Госпожа Кейн, нахмурясь, стиснула подбородок.
– Тебе ответили фейеры из монастыря Вигернангх на Гартском полуострове?
– Точно так, госпожа.
– Дело в том, что я недавно тоже получила от них послание. Они пишут о моей секретарше, которая тоже останавливалась у них и тоже ехала к барону Альдамиру по такому же… впрочем, не важно. Довольно будет сказать, что речь тоже шла о поставках…
– Вон оно как?
– Да. Я послала ее на юг в начале весны, как и ты, и тоже ждала ответа через неделю. Через три я стала бояться, но не того, что она сбежала с деньгами, хотя денег и подарков отправила с ней немало. Я полагала, что ей слишком хорошо у меня, чтобы подвергать себя участи беглой воровки – особенно там, на юге. Надо тебе сказать, что она – я думала так тогда и теперь думаю – женщина большого ума, наделенная недюжинным здравым смыслом. Я опасалась скорей разбойников или внезапной болезни – на юге всяческой заразы не меньше, чем в переулках Шпоры. Я тоже написала барону и с обратным кораблем получила ответ – правда, лишь на одном языке; они, видно, думали, что мне, как купчихе, легче достать толмача – от некоего фейера Сента из Вигернангха. Он пишет, что боялась я не напрасно: на Норему, как только она сошла с корабля, напали разбойники и ограбили бы слабую женщину дочиста, но добрые люди, работающие в гавани, их прогнали. Гостеприимные братья – те самые, несомненно, что приняли твоего воришку – взяли Норему с раной на ноге к себе в монастырь, но рана воспалилась, у женщины началась горячка, и три дня спустя она умерла. Добрые монахи с тем же кораблем вернули мне весь Норемин багаж, кроме одежды, в которой ее схоронили. Даже кошель с монетой вернулся ко мне почти в целости. Сказать не могу, как я сокрушалась из-за того, что послала эту чудесную, смелую женщину в варварские края.
Зуон, слушая госпожу, сострадательно качал головой.
– Поистине этот юг земля странная и ужасная, где всё зло, какое мы можем представить себе в нашем просвещенном Колхари, находит свое отражение столь же ясно, как в зеркалах, которые носят на животе ульвенские парни… Страшное место, должно быть. Неудивительно, что туземцы готовы скорей голодать в городских трущобах, нежели жить в скотстве, как телесном, так и духовном… с другой стороны, они его приносят на наши улицы. Но скажите мне, госпожа… – В уме старика явно зародилась какая-то мысль, и он собирался с духом, чтобы высказать ее вслух. – С какой целью ездила ваша секретарша к барону Альдамиру?
– Разве это важно? – Ладонь госпожи Кейн вновь легла на руку старого гончара. – Я уж и забыла, с какой. Сейчас мы должны думать о нашем великолепном, полностью безопасном, сулящем богатство замысле, а не о печальных ошибках прошлого. Деньги, горшечник, деньги; я убеждена, что это величайшее изобретение в истории человечества и, несмотря на твои сомнения, превосходная вещь. Возьми себе другого подмастерья. Возьми двух. Возьми десять – работы хватит на всех, поверь мне. По Новой Мостовой слоняется много юнцов, которые будут только рады честной работе. Зачем думать о прошлых затеях, которые, вопреки всем мучениям, так и не осуществились, когда у нас есть настоящее? Горшки на четырех ножках, прочные и дешевые – вот о чем тебе следует помышлять, старик.
В соседнем переулке слышались голоса детей, но нельзя было разобрать ни слова из того, что они кричат.
Нью-Йорк, июнь 1978
Повесть о драконах и мечтателях
Сначала нужно проделать негативную работу: мы должны избавиться от массы понятий, каждое из которых по-своему определяет тему неразрывной связи. Жесткой концептуальной структуры у этих понятий, возможно, нет, но функции у них очень четкие. «Традиция», например, стремится придать определенный временной статус группе явлений, последовательных и идентичных (по крайней мере, схожих) одновременно; делает возможным переосмыслить дисперсность истории в той же форме; позволяет уменьшить многообразие, присущее каждому началу, с целью продолжать, не прерываясь, бесконечный поиск первоисточника…
Мишель Фуко
[13]. Арехология знания 1
Большие крылья волочились по камню, чешуя переливалась всеми оттенками зеленого цвета. Пасть разверзлась в зевке, левый глаз – складчатый, с кулак величиной – смотрел не мигая. Желчное шипение дохнуло зловонными газами.
– Но почему ты держишь его взаперти?
– Думаешь, ему плохо живется, моя визериня? Думаешь, его плохо кормят, не выпускают на волю, заботятся о нем хуже, чем в Элламоне?
– Откуда же мне знать? – Миргот упрямо выпятила губу.
– Я знаю тебя, дорогая. Ты в обиде за то, что я навлек на себя дурную славу, приписываемую этим созданиям. А ведь я пошел на большие жертвы – речь не только о подарках и взятках, – чтобы доставить его сюда… Известно ли тебе, что для меня значит дракон? Это утонченное явление природы, необъяснимое с практической точки зрения; они нипочем бы не выжили, если бы за них не вступились. Если бы Олин – Безумная Олин, чье безумие тогда проявилось в полную силу – не решила во время своей поездки по горным твердыням, что драконы прекрасны, сейчас бы у нас их не было. Знаешь эту историю? Она увидела, как разбойники истребляют драконьих детенышей, и послала своих солдат истребить разбойников. Все видели, что у драконов есть крылья, но никто не верил, что они вправду умеют летать, пока Олин не взяла их под защиту и ее грумы не обучили их этому два года спустя. И полеты их, хотя и красивые, длятся недолго. Они не приспособлены к выживанию, если не считать их привязанности к злобным ведьмочкам, которые на них ездят – еще одна сумасбродная идея твоей прабабки. Посмотри на потолочное окошко, в которое теперь заглядывает луна. Знала бы ты, сколько я потратил на эти зеленые стекла! Прямой солнечный свет режет драконам глаза. Они способны пролететь всего несколько сот ярдов – самое большее милю при благоприятных воздушных потоках, – и если не сядут на ровный выступ, то уже не смогут взлететь. Обречены они и при посадке на землю. В дикой природе они зачастую совсем не летают, что понятно, учитывая, как легко рвутся их крылья. Они откладывают яйца, не спариваясь. Драконом куда легче управлять, когда он отделен от сородичей. Посмотри на этого: он больше, сильнее и здоровее любого дракона в Фальтах – как в элламонских загонах, так и на воле. Послушай, как радостно он об этом трубит!
Ящер послушно натянул цепь, запрокинул костистую голову и снова издал шипение – отнюдь не трубный звук, что бы там ни говорил молодой Стретхи.
– Почему бы тебе просто не отпустить его, дорогой?
– А почему ты не просишь меня отпустить того несчастного, что прикован в темнице? Нет, дорогая Миргот. Я мог бы, конечно, открыть загородку на той стороне загона, чтобы мой зверюга вылетел с башни. Посмотри: я велел чеканщикам изобразить на меди охотничьи сцены – превосходные, на мой взгляд. Но это был бы его первый и последний полет, ведь они слишком глупы, чтобы найти дорогу назад без всадницы. А я не девочка двенадцати лет и не собираюсь привозить сюда таковую: мне нестерпима мысль, что на нем будет летать кто-то помимо меня. Я отпущу его лишь в том случае, если мой мир будет разрушен – и сам брошусь с этой башни на камни!
