Кодекс, а вернее просто кипа пергаментов, был приобретен в Миссолонги летом 1824; любители романтической поэзии сразу же свяжут этот город и год со смертью Байрона – хотя кодекс, купленный через четыре месяца после кончины поэта в разоренном войной Миссолонги, прямого отношения к Байрону скорее всего не имеет. Тридцатишестилетний поэт, к тому времени обрюзгший, зависимый от алкоголя и наркотиков, по всей видимости понятия не имел, какие сокровища лежат в сундуке в каких-нибудь полутора километрах от его дома. Частный коллекционер, купивший кодекс, тут же увез его в Анкару.
После Первой мировой войны пергаменты переехали в стамбульский музей, где ими если и занимались, то лишь время от времени. Штейнер понадобилось всего полдня, чтобы обнаружить в собрании короткий пятистраничный текст, написанный явно теми же знаками, что и свиток, найденный у Мертвого моря. При помощи древнееврейского словаря и других известных переводов Кулхара было сравнительно просто определить, что это еще одна кулхарская версия, на этот раз клинописная. Важнейшим пунктом стало примечание на еще одном языке в конце пергамента; напомним еще раз, что кодекс приобрели в 1824 и до 1974-го практически не исследовали. Но начиная с конца 50-х каждый любитель, интересующийся древними документами, распознал бы в этом примечании слоговую критскую письменность, известную как линейное письмо Б и расшифрованную молодым инженером Майклом Вентрисом в 1954 г.
Сам пергамент, судя по ряду доказательств, датируется третьим веком н. э., но, вероятно, представляет собой копию гораздо более древнего источника, снятую скорее всего писцом, не понимавшим значения копируемых им букв. Достаточно сказать, что это единственный экземпляр линейного письма Б, найденный не на Крите. А язык оригинала, насколько мы знаем, считался к тому времени мертвым четыре-пять тысяч лет.
Греческое примечание переводится так:
«Слова, что выше этих, написаны первыми знаками, известными мудрецам. Говорят, что это язык страны, именуемой нашими праотцами Транспотия».
Это объясняет, почему Кулхар был так широко распространен в древнем мире: видимо, в Европе и Малой Азии его считали первым образцом человеческой письменности.
Где находилась Транспотия, до сих пор остается тайной; из текста следует, что она располагалась на побережье достаточно обширного моря с островами, отстоящими больше чем на сутки пути от материка. На греческом это скорее всего игра слов, означающая «за ничем». Гомеровское выражение включает в себя возможные значения «за временем» или «некогда отдаленная». Есть, конечно, и более прозаичное толкование: предполагается, что «поти» – акопопа (сокращение) слова «potamos», то есть река, и Транспотия – это просто Заречье. В других переводах встречается также «далекое никогда», что, к сожалению, не помогает определить географические координаты.
Но если критское примечание аутентично, это с большой долей вероятности устанавливает неолитическое происхождение Кулхарского текста, а возможно, и его языка: образцы линейного письма Б были найдены только в неолитических дворцах Кносса, Феста и Малии.
3
Но для того, чтобы понять, какой вклад внесла в лингвистику Штейнер, нам придется на время оставить Кулхарский фрагмент и поговорить о происхождении письма, а также о ее математических трудах.
Современная археология утверждает, что письмо в нашем понимании начиналось не как знаки на бумаге или на шкурах, а как глиняные сферы, полусферы, конусы, тетраэдры, позднее двойные конусы (биконоиды) и прочие фигуры – одни с отверстиями и линиями, другие без. На протяжении почти пяти тысяч лет, с 7000 по 2000 г. до н. э. они использовались на Ближнем Востоке для ведения счетов; одни фигуры изображали животных, плоды и злаки, кувшины, другие – количество. Их находили при многочисленных археологических раскопках и до последнего времени принимали за бусы, принадлежности для игры и даже предметы религиозного культа. На то, что фигуры во всех местах одинаковы, обратили внимание лишь недавно. Примерно в то же время, как Штейнер сделала свое открытие в Стамбуле, Дениз Шмандт-Бессера убедилась, что клинописные знаки на глиняных табличках Урука и Ниневии – всего лишь двухмерные формы трехмерных фигур с теми же линиями, отверстиями и прочими добавлениями.
Итак, «насилие буквы» – термин Жака Деррида, рассматривающего идею «речи против письма» в западной мысли («О грамматологии», Париж, 1967) – вполне могло начаться, по словам Шмандт-Бессера, «когда глину скатывали в ладонях и делали в ней углубления пальцами». Позднейшие археологические открытия придают новый смысл «двойному письму» или «письму внутри письма» Деррида.
Теория предполагает, что в Месопотамии глиняные фигурки обозначали меры зерна, тюки ткани или животных. Соответствующее число фигур запечатывалось в глиняные «буллы», которые сопровождали грузы и должны были прибыть на место невскрытыми. Чтобы суть сделки была ясна всем, фигурки сначала прижимали к выпуклой стенке буллы-конверта, а уж потом запечатывали. Снаружи оставался, так сказать, список того, что лежало внутри. При судебных разбирательствах сосуд вскрывался в присутствии судей, и предъявлялись оригиналы.
Письмо в нашем понимании, во всяком случае вавилонское, возникло из ситуаций, когда такое письмо-внутри-письма не считалось обязательным. Археологов издавна интересовало, отчего многие глиняные таблички не прямые, а выпуклые. Их принимали за части сосудов, в которых что-то хранилось. Шмандт-Бессера выдвинула теорию, что они просто подражают контейнерам, от которых произошли; постепенно на таблицах стали появляться изображения углублений, сделанных трехмерными фигурками, а позже эти изображения развились в 1500 и более клинописных идеограмм.
Помня о списках, вытисненных на стенке буллы, мы с вами подходим к обзору наиболее ценного, как считают многие, вклада Штейнер. Как пишет она сама в научно-популярной статье, «я попросту пристегнула к своему археологическому хобби математическую теорию наименований, списков и перечисления. Теория НСП имеет дело с разными порядками, с различиями между ними и способами их комбинации. Если у вас имеется порядок с поименованными объектами, вы можете только удостовериться, что ни один объект не является одним из других – ничего более. Теперь предположим, что у вас есть список объектов. Теперь вы знаете не только имя каждого из них, но и его соотношение с двумя другими, «выше» и «ниже» его – опять-таки ничего более. Наконец, в третьем варианте – перечисление – вы получаете так называемый «полный список». Он позволяет вам устанавливать многочисленные связи между объектами – в рамках теории, разумеется».
Последние десять лет теоретики НСП усиленно интересовались тем, что получило название «порядок третьего уровня». Недавно такой порядок стали именовать «языком», поскольку у него на удивление много схожих свойств с языком как средством общения.
В основе «языка», о котором мы говорим, лежит так называемая матрица некоммутативной подстановки. Штейнер определяет ее как «правила, разрешающие однонаправленную подстановку применимых к спискам имен. Допустим, у нас есть объекты с именами A, B, C, D E. Согласно матрице, вместо AB мы можем подставить CDE (хотя наоборот может и не сработать). Вместо DE можем подставить ACD. Вместо любого термина, следующего за ECB, можем подставить AC и так далее». Иногда, по словам Штейнер, так можно получить полную петлю подстановки, которая в теории НСП именуется дискурсом. «Имея достаточное количество дискурсивных (петлевых) и нондискурсивных правил, отвечающих довольно сложным критериям, мы получаем правильную матрицу некоммутативной подстановки, то есть грамматику, язык – или, если хотите, порядок третьего уровня».
