Они просидели так, пока боль не ослабла, а слезы не закончились. Изредка всхлипывая, Рина встала и, не поворачиваясь к Антону, нырнула в ванную, чтобы умыться. Ее и без того опухшее лицо теперь вовсе походило на огромную свеклу, но это было меньшим из зол. Самое ужасное – это видел чужой человек.
Какой-то тупой фильм заставил ее так отреагировать. Это удел сумасшедших, коей она, похоже, и является. Да только вот так заявлять об этом первому встречному – губить любые шансы на то, чтобы показаться нормальной.
Она не хотела возвращаться в комнату, но отсутствие затягивалось, становилось неловко. Ей до дрожи в коленках было страшно снова показаться Антону.
Впрочем, бесконечно торчать в ванной тоже плохая идея, пришлось выйти, пряча лицо за растрепанными волосами, и сесть подальше от гостя, внутренне надеясь, что он сейчас уйдет.
Но Антон, похоже, и не думал возвращаться к себе в номер. Он продолжал сидеть на кровати и задумчиво смотрел в упор на Рину, заставляя ее сжиматься под этим взглядом, желать казаться невидимкой. Он молчал, будто подбирая слова, и наконец заговорил:
– Нет, ты не алкоголичка! – Он помотал головой и достал из заднего кармана пачку сигарет. – Если я лезу не в свое дело, скажи сейчас, клянусь, что отвалю.
Рина хотела было огрызнуться, но в горле стоял ком, она не смогла ничего сказать и просто уставилась на него каким-то непривычным агрессивным взглядом. Месяцы психотерапии научили ее, что желание сорваться на том, кто рядом в трудную минуту, – это нормально, но всегда надо искать истинную причину своих чувств. И сейчас причина была вовсе не в Антоне и его любопытстве, его участии. Это сидело глубоко в ней и хотело, нет, требовало выхода. Она рассказала бы Крайсту, если бы он мог хоть немного понять ее, но он всего лишь бизнесмен, умелый ведущий. Несомненно, кому-то он помогал, но только не ей. Ей не хватало другого, и вряд ли кто-то способен ей это дать.
– Конечно, ты лезешь, – осторожно прошептала Рина, прислушиваясь к своим чувствам: внутри нее происходила странная вибрация, будто каждый сантиметр тела клокотал, боялся, но умолял о разрядке. – Иначе люди не разговаривают.
Антон выдохнул и облизнул пересохшие губы. Похоже, он тоже напрягся от очередного спектакля и решал, как поступить дальше. Возможно, и стоило рыкнуть на него и отпустить с богом, но Рина решила на мгновение побыть эгоисткой. Пусть превратится в уши, ему ведь ничего не стоит, а она взорвется, если так все отпустит.
– Так объясни, что с тобой происходит. Мне стоит бояться ночами спать за стенкой или ты более-менее адекватная?
У Рины почти получилось издать подобие смешка. Она была рада, что он шутит и хоть как-то старается разрядить обстановку, при этом не уходя и не бросая ее наедине с болью. Похоже, ему она тоже знакома.
– Не бойся, я не буйная, – она скривила губы, пытаясь улыбнуться. – Просто мне очень больно смотреть на такое, думать об этом и… Ну… Ты понял. Я почти ничего не помню, но, похоже, со мной однажды произошло что-то похожее, как с той девушкой. Только, судя по всему, я не убежала.
На последней фразе голос сорвался, и Рина запнулась, потеряв силы говорить дальше. Антон закурил, и она тоже протянула руку, чтобы взять у него сигарету, после чего встала и прошла к окну: если курить в номере еще больше, горничная точно сообщит руководству либо запах почувствуют в коридоре.
Антон выдохнул густую струю дыма и взъерошил себе волосы.
– Очень херово, – сказал он. – Тут больше ничего и не скажешь.
И Рина была согласна. Очень херово. Она смотрела на молодого человека и ждала, скажет ли он что-то еще, но он просто курил, поглядывая на нее в ответ.
– Я очнулась через неделю после того, как пропала. В лесу. Следователи заключили, что меня выбросили, когда посчитали мертвой, потому-то я потеряла память, – она постучала себя по лбу костяшками пальцев. – Отбили все мозги.
Антон покачал головой.
– Ну да, ты и правда имеешь право быть такой психованной и орать ночами, я тебя прощаю за тот случай. Надеюсь, этого урода надолго закрыли?
Рина пожала плечами и выдержала паузу, подбирая слова, прежде чем ответить.
– Так ведь не поняли ничего, – сказала она. – Перед тем как пропасть, я много где засветилась в разных видах. Прошло два года, все мои друзья мужского пола прошли через допросы и экспертизы… А теперь выясняется, что еще не все…
Она снова запнулась и почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, и попыталась их сдержать, но они катились по щекам и опухшему носу, уже не поддаваясь контролю.
Антон не подошел, как в прошлый раз, но, не отрываясь, смотрел на нее, и почему-то от этого становилось лучше. Рина гадала, что он думает о ней теперь, и, похоже, он как-то это почувствовал.
– Ты очень часто плачешь, – констатировал он. – Это печальное зрелище, но я тебе сочувствую. Может, кто-то и скажет, что ты заслужила, но мне кажется, боли никто из нас не заслуживает. Хотя я тоже не святоша, наркота даром не проходит. И друзья мои… не друзья мне.
Рина утерла слезы рукавом, но это было бесполезно. Они лились из глаз, как будто только и ждали этого момента.
Она подняла взгляд на Антона.
– И я теперь не знаю, кто мне друг, – она скривилась, давя рыдания. – Они говорят со мной, я вижу их и не знаю, пытался ли кто-то поиметь меня и убить… И что они делали со мной… Я не знаю!
Она сорвалась и зарыдала, а Антон просто продолжал быть рядом в комнате, и уже это делало такой привычный процесс странным и как будто безопасным. Простое человеческое участие – вот чего ей так давно не хватало.
– Ты не представляешь, как мне сейчас страшно это все говорить тебе. Ты вообще левый человек для меня, но так помогаешь. Почему?
Антон пожал плечами и вздохнул, продолжая смотреть на нее с сочувствием.
– Ну я же не моральный урод, как некоторым может показаться. Вижу, что тебе плохо, а мне нетрудно чуть-чуть помочь, тем более я пьяный и наполовину не понимаю, что происходит.
Рина засмеялась и спрятала лицо в ладони. Ей стало легко, и комната как будто приобрела дополнительные краски.
– Тогда и мне надо напиться, – решила она.
3 июля
Она с ненавистью смотрела на мужа, подспудно вспоминая, где в комнате есть вазы, тарелки или другие бьющиеся предметы, чтобы расколошматить их о стену или его тупую голову.
– Да что ты говоришь?! – с издевкой протянула она. – Твой доход? Какой еще «твой»?
Он устало вздохнул, изо всех сил справляясь с эмоциями, ноздри трепетали, а значит, он был готов броситься на нее, но держался.
– Тот, который я получаю от отеля. Или ты забыла, кому здесь все принадлежит?
Вероника почти зарычала в бессильной злобе. Его единственным аргументом всегда были деньги. Он игнорировал ее старания, усилия, ее желание все наладить. Ему были важны только чертовы деньги. Что ж, с каждым днем она все больше убеждалась, что с мужем можно говорить только на языке шелестящих купюр. Ее он больше ни во что не ставил.
