— Размером с парашют, да?
Беата закатила глаза, покачала головой и направилась к своему месту.
— Как вы с ней работаете? — чуть слышно спросила у Иры стюардесса. — Она же мегера! Крыса!
Ира всхлипнула. Её розовые щёки потемнели, наливаясь кумачом, на шее вспыхнуло два алых пятна, а в глазах заблестели слёзы. Неужели сравнение кофточки с парашютом так сильно её обидело? Ведь это полная ерунда. Даже не шпилька, а справедливый намёк на то, что кому-то пора заняться собственной фигурой…
Память тут же услужливо подсунула весь ассортимент эпитетов, присвоенных мне когда-либо всякими злобными хорьками. Как только меня не обзывали, в чём только не обвиняли! Если бы я каждый раз реагировала так же бурно, как Ира, то давно угодила бы в психушку.
К счастью, мои нервы крепки, как национальная система противоракетной обороны.
— Не расстраивайтесь, Ирочка! — я ободряюще похлопала купчиху по плечу. — Вы от чистого сердца предложили помощь, а вас в ответ закидали скользкими жабами. Что ж, бывает. Увы, не каждого человека можно назвать Королём деликатности. Забейте! Думаю, ваша запасная кофточка так же очаровательна, как этот кардиган.
— Нет, она огромная, — прошептала Ира. — Когда я её сворачивала, чтобы положить в сумку, я так и подумала: как будто складываю парашют. Беата права.
— А я тебе всегда говорила: хватит жрать булки! — встряла Марина. — Вот, допрыгалась! В твою одежду можно завернуть слона!
Ира судорожно всхлипнула, низко опустила голову и потащилась вдоль по проходу со скорбным видом.
Я укоризненно посмотрела на Марину.
— Нет, ну а что? — пожала плечами стюардесса. — Нельзя так распускаться. Извините, я пойду, много работы.
8. Токио. Императорский парк. Ханами
— Как чудесно, что вы к нам приехали именно сейчас, когда цветёт сакура!
Эту фразу я услышала за три прошедших дня, по крайней мере, тысячу раз. Её обязательно произносил каждый японец, с которым довелось пообщаться на выставке. Я бы, конечно, предпочла, чтобы предложение заканчивалось на слове «приехали».
Японцы безумно любят природу, цветущая вишня или покрасневший клён вызывают у них восторг. У них даже есть специальные праздники: во время ханами японцы любуются цветами сакуры, а момидзи предназначен для восхищения красотой осенних листьев.
Юмико настояла, чтобы на следующий день мы променяли работу на общение с природой. Вместо медицинской выставки сегодня нас ждали токийские парки. Юмико сказала, если отправиться в путь пораньше, да ещё и в будний день, то, вероятно, там не будет столпотворения. Во время ханами японцы стягиваются поближе к вишнёвым деревьям, их влечёт в сады и парки неодолимой силой. Некоторые даже берут отгулы на работе, другие специально планируют отпуск в сезон цветения сакуры. Кое-кто, сказала мне Юмико, кочуют по стране, чтобы не упустить ни один распустившийся бутон.
Трепетное отношение к природе, особая чувствительность к её красоте — отличительная черта японцев. Например, у нас в мае цветут яблони. Весь город покрывается бело-розовой пеной. И это зрелище не менее удивительное, чем цветение сакуры. Но я на секунду представила, как кто-то из моих сотрудников вдруг заявляет: «Елена Владимировна, возьму-ка я завтра отгул. Буду любоваться цветущими яблонями» — и мне стало жаль этого беднягу. Ведь в ответ на такое заявление я бы взяла со стола степлер и хорошенько бы врезала им дуралею по голове.
Работать надо, а не цветочками любоваться!
А в Японии всё иначе. Цветущая сакура — это возвышенный, нежный и романтичный символ Страны восходящего солнца…
Размышляя об этом, я наступила на жующего японца.
— Ерена-сан, осторожно! — закричала Юмико.
Но было поздно. Японец сидел на земле и активно участвовал в празднике ханами, поедая куриный шашлычок и потягивая пиво из банки.
Мы находились в Императорском парке Синдзюку. Его аллеи и лужайки постепенно заполнялись прибывающим народом. Прохладный воздух, наполненный благоуханием, удивлял чистотой и свежестью. Странно, что есть возможность вдохнуть полной грудью, находясь в центре многомиллионного мегаполиса. Дома, например, мы такое не практикуем, дышим украдкой, чтобы не отравиться промышленными выбросами и автомобильным выхлопом.
А в Императорском парке дышалось легко. Цветущая сакура поражала воображение. Я поняла, что замечания японских коллег о своевременности моего визита не были преувеличены. Чёрные ветки деревьев, усыпанные белыми, розовыми или малиновыми цветами, выглядели роскошно.
И вот, рассматривая прекрасную сакуру… я наступила на какого-то мужчину! Три японца растянулись на лужайке под деревом, постелив на землю коврик. Они тоже любовались цветами вишни, но при этом не забывали аппетитно чавкать над коробками-бенто: все трое жевали темпуру и якитори и запивали еду пивом.
И тут появилась русская дамочка и затоптала одного из них!
Юмико издала крик голодной чайки, японцы подскочили так резко, что я решила — сейчас будут бить. Нельзя безнаказанно топтать копытами человека, получающего тонкое эстетическое удовольствие.
Но я ошиблась. Следующие десять минут мы танцевали своеобразный менуэт — Юмико приносила извинения и кланялась, пострадавшие тоже приносили извинения и кланялись. Я раскаивалась и подыгрывала. Юмико, безусловно, извинялась за то, что иностранка нарушила священный ритуал ханами и сломала мужикам кайф. А японцы, вероятно, извинялись за то, что неосмотрительно улеглись именно под то дерево, где я собиралась пройти, любуясь сакурой. То есть, и они мне тоже сломали кайф.
…Вдруг промелькнула мысль: хорошо бы покинуть страну до того, как начнут облетать лепестки. Вишня цветёт недолго. Мне и так грустно, а очутиться в центре розового снегопада было бы и вовсе печально. Ведь облетающие лепестки сакуры — свидетельство о недолговечности всего живого, напоминание о мимолётности нашей жизни и чувств.
— Вы опять грустить, — вздохнула Юмико. Ей нельзя было отказать в наблюдательности и деликатности.
Да, я «опять грустить».
Не прекращала этого занятия ни на минуту. Токио предлагал мне великолепную возможность отвлечься от моей проблемы, все богатства древней культуры и самые невероятные достижения науки были брошены к моим ногам в японской столице — смотри и удивляйся. Но сердце не переставало ныть.
Как легко всё разрушить — поступком, подозрением, ревностью…
Как понять, кто виноват в том, что случилось?
Но случилось ли это?
Я не совсем уверена. А вдруг я всё придумала? Неужели мне никогда не узнать правды? Сколько мне ещё поджариваться на медленном огне?
Вопросы, вопросы… Мысли, разбросанные и беспорядочные, норовили разнести череп. Вчера небоскрёб токийской мэрии напомнил мне Собор Парижской Богоматери — и я поплыла, расквасилась. Сегодня увидала в парке романтические парочки под деревьями сакуры — и внутри всё перевернулось.
