– Ну вы гляньте на него, вашбродь! Так ведь и высматривает, где что плохо лежит, да как бы это прикарманить. Ну и это… – Шон замялся, почесал ухо. – До девок большой охотник.
– У тебя он, что ли, кого отбил? – сварливо осведомился шеф Брауни, который заглянул в кабинет и протянул Коннору папку с дагерротипическим снимком эльфа на крышке. «Тавиэль Ивин Энтабен», – прочел Коннор и спросил:
– У вас по всем жителям поселка есть такие папки?
Любопытно было бы заглянуть в папку Эммы.
– Не по всем, – ответил шеф. – Но Тавиэль сразу проходил у нас по особому разряду. Все же бывший фейери, изгнанник. Они там под холмами все, конечно, букеты добродетелей, но этот особый цветочек. Хотя держится мирно и проблем не создает. Ну девок портит, это да, но кто без греха?
Коннор понимающе кивнул. На конопатой физиономии Шона румянцем расцвела искренняя обида. В двери постучали, и второй полицейский, кажется, его звали Уилл, ввел в кабинет эльфа. Тот держался с независимым и спокойным достоинством, но Коннор чувствовал за ним тот страх, который наполнял всех, приближавшихся к нему на работе.
– Шеф Брауни, господин Осборн, – эльф поклонился с очарованием столичного щеголя. – Чем обязан?
Коннор представил, как ему обрезали уши, и Тавиэль поймал его взгляд и слегка потемнел лицом.
– Садитесь! – не утруждая себя поклонами и приветствиями, шеф указал на свободный табурет; Тавиэль послушно сел, положил маленькую круглую шляпу на край стола. – У нас к вам пара вопросов, Тавиэль.
– Я к вашим услугам, – сухо ответил эльф. Коннор кивнул и сел напротив.
– Так за что, говорите, вас изгнали? – осведомился он, небрежно играя ножом. Левая бровь Тавиэля едва заметно дрогнула, но больше он никак не показал ни волнения, ни страха.
– Я стал любовником девы из знатного рода, – чопорно произнес он. – Забрал ее невинность. Она была бракованной, никто не взял бы ее замуж. Поэтому меня просто изгнали, а не убили.
Коннор протянул руку и ласково, почти любовно скользнул пальцами по обрезанному уху – Тавиэль дернулся в сторону, и в его глазах наконец-то появились нужные чувства: страх, брезгливость и понимание, что его собственная судьба теперь непредсказуема. Шеф Брауни и Шон встали в сторонке, глядя на работу профессионала и с трудом подавляя желание вынуть блокноты и конспектировать.
– Вы были фейери, одним из владык земли, – вкрадчиво промолвил Коннор. – А стали эльфом. Эль-фаи-ни, так, кажется, это правильно звучит. Преступный изгнанник, которому закрыта дорога домой. Это Галхаад обрезал вам уши?
Тавиэль молчал, лишь вздрогнул, услышав имя убитого фейери, и Коннор подумал, что он на правильном пути. Он с той же мягкостью прошелся пальцами по щеке эльфа и едва слышно прошептал:
– Что еще он с тобой сделал? Рассказывай, не стесняйся. Дальше нас это не уйдет.
Стоило бросить взгляд на стражей порядка, как становилось ясно: если будет надобность, они молчать не будут. Но Тавиэль не смотрел – он не сводил взгляда с Коннора, и в его взгляде теперь плескалась паника. «Ловко же тебя там отделали», – подумал Коннор, и Тавиэль выдохнул, не глядя в сторону полицейских:
– Шеф Брауни, прошу вас. Пусть уберет руки.
Шеф Брауни и бровью не повел. Коннор усмехнулся.
– И вы до сих пор доказываете свою мужественность, – сказал он. – Себе в первую очередь. Стать военным и отправиться куда-нибудь в Пески к дикарям вы не можете, вас просто не возьмут. Остается только нежный пол. Вас ведь пытали, я узнаю это выражение. Галхаад и пытал. И вы не могли не расквитаться с ним, и проломили ему голову, когда он оказался на земле.
Тавиэль вздрогнул всем телом, отшатнулся и глухо забормотал что-то на своем языке – Коннор смог разобрать лишь «ублюдок» и брань. Он слегка встряхнул эльфа за плечо:
– Тихо, тихо! Я согласен, что он ублюдок, но по-нашему, пожалуйста.
Тавиэль усмехнулся. Устало откинулся на спинку стула.
– Галхаад мертв? – спросил он, и Коннор ответил вопросом на вопрос:
– А разве вы не знаете?
– Вы правы, он меня пытал, – кивнул Тавиэль. – Галхаад был у нас мастером над болью, понимаете, что это значит?
– Кто-то вроде палача? – негромко предположил шеф Брауни. Тавиэль снова качнул головой.
– Да. Он резал мне уши и снял две полосы кожи со спины. Родителям девушки на пояса.
Что ж, это было вполне в традициях фейери. Коннор представил, как они носят пояса из кожи сородича, украшенные золотыми вставками, и невольно подумал: а моральным уродом называют меня. Впрочем, у хозяев земли другая мораль.
– А еще он надругался над вами, – сказал Коннор, надеясь, что понимание в его голосе звучит вполне искренне, и Тавиэль посмотрел так, словно это Коннор начал резать ему уши.
– Нет, – ответил он. – Этого не было.
Шеф Брауни и Шон смотрели с одинаковым выражением: сочувствовали и жалели. Тавиэль отвернулся к окну.
– Галхаад мертв, и вы знаете его имя, – сказал он. – Даже боюсь спрашивать, что случилось.
– Его убили, – Коннор откинулся на спинку неудобного жесткого стула и подумал, что устал. Допрос всегда выматывает, особенно такой, при котором надо заглядывать в душу. У Тавиэля там было темно и холодно. – Тело подбросили ко мне в сад. Служанка сказала, что Галхаад много лет следил за миледи Эммой. В каком-то смысле заботился о ней.
Тавиэль вопросительно вскинул брови.
– Заботился? Галхаад ни о ком и никогда не заботился. Он хорошо умел убивать и пытать, но забота – это уже не по его части.
Коннор прекрасно его понимал. Никто не хочет видеть нормальные, правильные качества в своем мучителе.
– Расскажите нам о нем, Тавиэль, – предложил он. – Все, что знаете. Я хочу понять, почему фейери не пришли за ним.
Галхаада принесли в отделение полиции, и им сразу же занялись две старухи из поселка, которые всегда готовили мертвецов к погребению. Эмма знала, что им все равно, кого омывать и одевать, человека или фейери. Повинуясь странному далекому чувству, она вынула кошелек и вручила каждой по золотой кроне.
– Сделайте все… – Эмма замялась, не умея подобрать слова. – Как полагается.
Одна из старух, такая худая, что казалась плоской, с поклоном приняла деньги и ответила:
– Не волнуйтесь, миледи. Все сделаем.
Спустя два часа убитый фейери, омытый и одетый в белый саван до пят, в который традиционно обряжали мертвецов, уже лежал в торопливо сколоченном гробу. Эмма подошла; Галхаад казался манекеном. Огромной куклой, которая никогда не имела отношения к живому существу. Глядя в его серое строгое лицо, Эмма пыталась вспомнить, как Галхаад вчера ехал по улице Дартмуна, и не могла.
– Почему ты приходил? – спросила она. – Что ты хотел от меня?
