Не удержать. Не спасти.
– Отпусти меня! – прокричала Эмма. – Ты не имеешь права!
Над ней рассыпался мелодичный смех, и Эмма почувствовала, как вязкая покорность наполняет тело, заставляя обмякнуть и с болезненной вялостью смотреть, как внизу появляется лента реки.
Река! Заклинание Коннора! Если она пересечет границы Дартмуна, то лишится руки!
– Пожалуйста… – выдохнула Эмма. Ветер иссушил лицо, глаза горели, словно в них бросили песка, она теперь не могла даже шевелиться. – Пожалуйста, вернись… Моя рука…
Эмма не думала, что фейери услышит ее, но он услышал – нагнулся в седле, скользнул пальцами по ее запястью, и Эмма увидела, как разорванная красная нить заструилась в воздухе и вдруг ухнула куда-то вниз, к холмам и лесам, куда никто и никогда не ходил в одиночку.
«Вот почему Коннора лишили магии, – устало подумала Эмма. – Чтобы он не помешал забрать меня – и не нашел. Раньше он смог бы это сделать, а теперь…»
Над ней рассыпался звонкий смех, и фейери ласково погладил Эмму по волосам.
– Отдохни, – услышала она, погружаясь в сон. – Ни один смертный не должен увидеть входа в наше царство.
И стало темно.
Эмма не знала, сколько времени провела во мраке, но наконец в нем затрепетали огненные крылышки, и Эмма увидела стайку пылающих бабочек. Свет, который растекался от их кружевных крыльев, озарил большую комнату, кровать, застеленную тонким цветочным покрывалом, ковер, похожий на яркую клумбу с пионами. Уютная и богато обставленная, комната явно принадлежала женщине, которая обожала окружать себя дорогими изящными вещицами. Казалось, хозяйка только что вышла, и здесь еще витал легкий аромат ее духов. Окон в комнате не было, а стены поднимались высоко-высоко: там, где должен был находиться потолок, Эмма увидела темное небо, усеянное звездами.
«Тюрьма? – растерянно подумала Эмма. – И тут мне сидеть до конца жизни?»
Вряд ли ее жизнь будет очень длинной – она неожиданно поняла это.
Кровать была мягкая, похожая на облако – по сравнению с ней все человеческие перины казались набитыми камнями. Эмма шевельнулась – да, паралич, сковавший ее под облаками, прошел, она могла двигаться.
– Лучше полежи спокойно, – негромко посоветовали откуда-то справа. – А то мало ли что.
Эмма тотчас же села на кровати, обернулась: ее похититель сидел в маленьком кресле в углу и выглядел невозмутимо и беспечно. Некоторое время они смотрели друг на друга, а потом Эммой неожиданно овладело настоящее бешенство.
– Как ты смеешь? – прошептала она. – Вы, фейери, сами установили эти законы, и я не нарушила ни одного!
Фейери рассмеялся, махнул рукой.
– И что ты сделаешь, милая? Пожалуешься на меня владыкам? – осведомился он. Эмма соскользнула с кровати, бросилась к дверям, дернула ручку, уже не надеясь, что дверь откроется – но она открылась.
За дверью была глухая стена. Из ее камеры не было выхода.
Вопреки ожиданиям Эммы, смех фейери был не издевательским, а каким-то понимающим. Она обернулась, посмотрела на него – да, черты Галхаада в его лице сейчас проявлялись очень отчетливо.
– Зачем? – только и смогла спросить Эмма. Фейери перестал смеяться и совершенно серьезно ответил:
– Затем, что тебе лучше побыть здесь. Есть те, кто очень заинтересован в детях мастера над болью. В частности, в том, чтобы убить их.
«Дети мастера над болью, – машинально повторила Эмма. – Шеф Брауни был прав».
Ноги вдруг сделались непослушными и мягкими, и Эмма сползла по стене на пол. Значит, она действительно дочь Галхаада, которую он был вынужден прятать.
– Я дочь Галхаада? – прошептала она. Фейери прикрыл глаза и кивнул.
– Да. Ты очень догадлива, племянница.
***
Коннор выбежал в сад и едва не сбил с ног шефа Брауни, который целился из табельного в облачную лошадь, скакавшую среди нависающих грозовых туч. Через лошадиную спину была перекинута хрупкая женская фигурка в светлом платье Эммы, и Коннор понял, что это конец.
В ту же минуту шеф выстрелил, и еще раз, и еще. Лошадь скакала в вышине, по облакам ползли прорехи, и небо в них было настолько голубым и беспечным, что Коннору захотелось заорать во весь голос.
Фейери забрали Эмму. Средь бела дня, из ее собственного дома.
Коннор ударил кулаком по стволу яблони, чтобы боль помогла ему опомниться. Вот корзинка с рассыпанными цветами, вот резак брошен в траву. Неужели это все? Какой он увидит Эмму в следующий раз? Распятой на деревьях, изуродованной, мертвой оболочкой?
Увидит ли вообще?
– Твари какие, ну ты глянь, а, – выдохнул шеф Браун, опуская пистолет. Шон, подбежавший к нему, встал, разинув рот. – Никогда такого не было, это же их собственные законы! Убивать только в Йолле и только одиноких дев в лесу!
– Плевать они хотели на законы, – каждое слово выбивалось с болью, словно кто-то сжал руки на горле Коннора. – Они делают то, что считают нужным. Господи Боже, вот почему меня лишили магии!
Шеф Брауни недоверчиво посмотрел на него.
– Хотите сказать, что могли бы убить фейери?
– Мог бы, – кивнул Коннор, и рот Шона разинулся еще шире. – Если бы был в полной силе, то он бы не ушел.
Он сел в траву, запустил руки в волосы – надо было опомниться и думать, как спасти Эмму, если ее еще можно было спасти.
Что-то случилось в королевстве под холмами. Что-то, заставившее похитить человеческую девушку, которая неожиданно стала очень важной в их внутренних раскладах. Может быть, Галхаад собирался это сделать, но не успел, и теперь кто-то просто закончил его работу.
– Зачем она им понадобилась? – шеф Брауни опустился на землю рядом с Коннором и протянул ему флягу с бренди; Коннор глотнул и не почувствовал вкуса.
Эмма, Эмма – он хотел надеяться, что ее еще можно вернуть, но не мог. Королевство фейери не открывает своих ворот людям. А тех, кого забирает в лабиринты под холмами, не отдает живыми.
Коннору казалось, что чьи-то руки безжалостно скручивают и растягивают его внутренности. Он никогда и ни о ком не думал с таким страхом и такой пронзительной болью – и сам этому удивлялся. Они с Эммой были знакомы слишком мало, чтобы чувства между ними успели зародиться и окрепнуть.
Или если ты спасаешь девушку от дракона, то не сможешь не полюбить ее?
Коннору захотелось побиться головой обо что-нибудь твердое.
– А что, если это ее спасли? – вдруг предположил Шон. Коннор и шеф Брауни уставились на него с одинаковым выражением, и парень сразу же стушевался, даже рыжие волосы будто бы поблекли.
– От чего спасли, сынок? – спросил шеф Брауни, и по его обманчиво миролюбивому тону Коннор понял, что полицмейстер с трудом удерживается от самой грубой брани. – Обоснуй, пока я тебя пинком под зад со службы не отправил.
