– А как вам больше нравится?
– Вообще-то, Самир.
– Хорошо, Самир, – улыбнулась я. – Будем знакомы.
– Заходите, присаживайтесь. Вы тоже садитесь, Оливия, – расстелила на старом деревянном столе тканевые коврики Ребекка.
Я направилась к столу с чашкой чая, но сырая, холодная погода все же сказалась: хромота стала более выраженной.
«До чего же неловко», – подумала я, но молодой кровельщик молча забрал у меня чашку и, пока я, прижимаясь к стене, преодолевала расстояние всего в один шаг, поставил ее передо мной.
– Спасибо.
– Мы как раз обсуждали Розмер, – раскладывая по мискам рагу, сказала Ребекка. – Оливия узнала о его существовании всего неделю назад.
Расправив свою салфетку, Самир кивнул в мою сторону:
– Вот вы удивились-то в тот день.
– Это еще мягко сказано…
– Вы – типичная американка! – рассмеялась Ребекка. Она поставила передо мной миску с сочным коричневатым рагу с ломтиками мяса, моркови и помидоров. Запах у кушанья был в точности такой, какой вы ждете от рагу в дождливый февральский денек.
Но тут я вспомнила об оленине, упомянутой Ребеккой. Я ела ее всего пару раз, и оба раза она мне на вкус не понравилась – жестковатая, с душком дичи. А кроме того, мне вспомнились олени, однажды забредавшие на мамино ранчо. С их большими темными глазами и длинными ресницами. Эти животные объедали все цветки роз, пока мама не решилась их отстреливать.
Но делиться этим воспоминанием за столом Ребекки мне не хотелось.
– А что во мне американского? – полюбопытствовала я, не поднимая рук с колен.
Ребекка подала миску Тони; тот ее взял, и в его жесте мне привиделось что-то личное, даже интимное. Они были любовниками?
Ребекка поставила на стол свою миску:
– Вы не производите впечатление человека, осознавшего, что он унаследовал огромное поместье с титулом в придачу, – сказала Ребекка, старательно артикулируя свистящие согласные. – Обычная англичанка способна убить за такое наследство.
– Наследство застало меня врасплох, мне до сих пор это кажется какой-то… нелепостью, – призналась я.
– Как выигрыш в лотерею! – встрял Тони.
– Нет, раз в придачу не прилагаются деньги, – заметил Самир.
– А то ты знаешь! – ухмыльнулась Ребекка. – Ладно, давайте лучше поедим.
Самир пожал плечами, но, похоже, не рассердился на нее за язвительный выпад.
Я взяла ложку – из чистого серебра, явно недавно отполированную, но уже побывавшую в употреблении. Ребекка и кровельщики с видимым удовольствием поглощали рагу. И пересилив свои сомнения, я зачерпнула ложкой маленький кусочек. И поднесла его к губам.
Время остановилось.
Иногда пища, попавшая на язык, переворачивает все твои представления о мире еды. И это рагу оказалось одним из таких блюд – сочное, питательное, ароматное. Густой бульон с кубиками нежной моркови и картофеля аппетитно пах ароматной зеленью и специями. Помешивая ложкой темное, непрозрачное озерцо подливы, я пыталась подобрать слова, чтобы описать его в своем эссе. Но для верности мне пришлось бы описать и обстановку комнаты, и шведскую плиту AGA, стоявшую в углу, и окна со средником, и двух кровельщиков в потертых джинсах.
– Это оленина? – спросила я и зачерпнула полную ложку. – Потрясающе!
– Спасибо, – спокойно отреагировала Ребекка. – А вы никогда ее не пробовали?
– Пробовала, но не такую. Мы практически не едим оленину в Штатах, – я снова попыталась разгадать ингредиенты по привкусам: красное вино, чеснок, бекон и что-то еще, но я так и не разобрала, что это. – Что придает рагу сладковатости? Ни на мед, ни на коричневый сахар вроде не похоже…
Тони хихикнул:
– Не ждите, что она раскроет вам свои секреты.
– Ну, конечно же, раскрою. Это джем из красной смородины, – наклонила голову Ребекка. – Вкус отменный, верно. А вы повар?
– Автор гастрономических эссе, – хмыкнула я. – До того как сломать ногу, я работала редактором в одном кулинарном журнале. Собственно, я и сейчас там работаю. Просто взяла отпуск.
– Редактор… – повторил Самир. – А мы знаем этот журнал?
– Не знаю, – Самир не показался мне гурманом, да и откуда ему могли быть известны американские журналы. – «Яйцо и курица», слыхали о таком?
Губы Самира в удивлении выгнулись:
– Правда?
– А вам известен этот журнал?
– Да. У сестры их целая стопка. Она промешана на кулинарной теме. И владеет одним Индийским ресторанчиком.
– О! Я видела его сегодня утром. На вид – первоклассный.
– А то! – воодушевился Самир. – Она столько сил в него вложила. И обязательно захочет познакомиться с вами, когда я ей о вас скажу.
– Надо будет попробовать ее кухню. Северо-индийская или южная?
– Сестра создала нечто особое, совершенно новое. Но лучше ей самой вам рассказать, – Самир снова сосредоточился на рагу, поедая его с аппетитом мужчины, все утро выполнявшего тяжелую физическую работу. Лишь отпив глоток чая, он снова обратил на меня свой взгляд. Невероятно густые ресницы придавали его глазам бархатистость, присущую глазам оленей в окрестностях маминого ранчо. – Должно быть, это очень увлекательная работа.
– Да, – подтвердила я, а в груди что-то больно кольнуло. – Работа интересная. Я скучаю по ней.
– Но теперь, получив такое наследство, вы ведь можете не утруждать себя больше работой? – вмешалась в разговор Ребекка; и не успела я ответить, что не мыслю жизни без работы, спросила: – Кстати, почему известие о наследстве показалось вам нелепостью?
– Не знаю, – запнулась я, подбирая верные слова для описания чувств, что меня тогда обуяли. – Моя мать была художницей и не производила впечатления богатой наследницы. Сколько я себя помню, она жила в одном доме. И… – снова осеклась я, потупив взгляд на руки, опять оказавшиеся на коленях, – она никогда не рассказывала мне о другой недвижимости. Должно быть, тому была причина. Но…
– Что?
– Не знаю. Возможно, мне следует все это выяснить до принятия каких-либо решений.
– Это поместье проклято, чтобы вы знали, – сказал Тони.
– Ну, конечно, как иначе? – откликнулась Ребекка. – Над каждым старым английским домом витает проклятие.
– Проклятие Розмера еще хуже. Оно действует. Все мужчины из этого рода умирают насильственной смертью, – сверкнул глазами из-под насупленных бровей Тони. – Убийства, войны, суицид. Трудно это отрицать.
Я подумала о маме, сбежавшей в Америку:
– А женщины?
– С ними все в порядке. Страдают только мужчины.
– А что за проклятие? – спросила я.
