— Нет — сказал Басин — нельзя. Он сам на вес золота.
— И что делать?
— Посадим в подвал. Раз в день буду приезжать, кормить и поить.
— А если кто-то придет?
— Не придет. Не в этот подвал. На оперативке.
…
— Если со мной что…
Басин достал блокнот, написал контакты.
— Передаешь его этому человеку. От меня — так и скажи. Любой ценой
— Понял.
Где-то в Европе. 12 января 1989 года
Стену они увидели задолго до того как подъехали к ней — по долбанным прожекторам…
Стена — это было физическое воплощение самой Холодной войны, ничего подобного не было ни в одной стране Европы. Восточные немцы называли ее «Антифашистским оборонительным валом», хотя ее предназначение было строго иным. Как и всё в этой долбанной коммунистической стране. Стена была предназначена не для того, чтобы останавливать фашистов, идущих в социалистический рай — а для того чтобы из социалистического рая люди не бежали в проклятый, гнилой Запад
[38]. Не бежали к продуктам без очередей, машинам, которые могут развивать более ста километров в час, дорогам на которых не трясет, свету, который не дают по часам, и прочим приметам гниения и увядания…
Два ЛендРовера, относящихся к БАОР — остановились на обочине дороги рядом с колонной из трех автомобилей ЛИАЗ. На автомобилях были восточногерманские номера…
В ЛИАЗах были гражданские, один из них снял пломбу со своего грузовика, открыл воротину полуприцепа.
— Лезьте, только осторожно.
Несколько мужчин, с большими сумками, одетыми в хорошо узнаваемом стиле Восточной Европы — мешковатость и побольше темных тонов — протиснулись в узкую щель между коробками и стенкой кузова. Там двойной стенкой было отгорожено отдельное помещение…
— Черт… а тут вентиляция есть?
— Вон, смотри…
— Пока не включайте.
Офицер БАОР пожал руку переправщику — капитану Штази — и водители принялись заставлять щель коробками.
…
Пропускной пункт был всего в нескольких километрах, он был скорее автомобильным, чем пешеходным. Царство бетона и яркого цвета. Пограничный пункт ГДР был отнесен вглубь территории на случай силового прорыва, на дорогу — уставились пулеметы.
Вежливые и корректные западногерманские пограничники машины почти не досматривали, то, что покидает их страну, их не особо волновало. Машины тронулись по огороженной с обоих сторон высокими стенами бетонной трассе к КПП — навстречу восточным пограничникам.
Те в отличие от Запада проявили к машинам повышенный интерес, тем более, что была ночь, больше машин не было, а обер-лейтенант, который командовал, был молод и ретив. Он преувеличенно внимательно изучил документы, а потом повелительно махнул рукой.
— Загоняй машины вон туда, на яму! Будем проводить усиленный досмотр!
Из головного ЛИАЗа выбрался человек в штатском, но по выправке — военный. Он подошел к начальнику пограничного участка.
— Стой! — отреагировал тот и вскинул автомат.
— Ты сейчас вот-вот заработаешь билет в один конец до психушки, сынок, — сказал тот, — а то и до могилы.
— О чем это вы?
— О том, что ты видимо новенький, так? Видишь вот эту отметку? Она означает, что мы не подлежим никакому досмотру.
— Мне на инструктаже ничего такого не говорили!
— Потому что никто не станет такое говорить. Мы возим западные товары, закупленные для высокопоставленных товарищей. И об этом не станут говорить на инструктаже.
Лейтенант явно засомневался.
— Если хочешь, можешь запросить начальство. Только потом не удивляйся, если поедешь на границу с Польшей. Будешь там разбираться с бедолагами-спекулянтами, которые пробираются к нам чтобы колбасы купить; в Польше-то и колбасы уже нет.
— Герр обер-лейтенант! Герр обер-лейтенант! — к ним бежал молоденький пограничник, сумка с запасными обоймами смешно билась по боку. — Секретная телефонограмма! Секретная телефонограмма!
— Еще громче закричи, идиот, — досадливо отозвался обер-лейтенант, — так, чтобы на той стороне услышали — дай сюда!
По мере прочтения — брови лейтенанта поднимались все выше, в конце концов он встал в стойку смирно и щелкнул каблуками.
— Извините, герр капитан! Я новенький и…
— Оно и видно. Давай сюда…
Штатский взял бланк телефонограммы и сжег его. А пепел растер башмаком.
— Больше не смей нас останавливать.
— Слушаюсь!
— Вот… держи… Мальборо, настоящие. Американские. Держи еще, поделись со своими солдатами. И помалкивай…
…
Виктор Колдфилд…
Он первый раз был за занавесом и сейчас жадно впитывал все, что видел, слышал и понимал. Благо немецкий его был отнюдь не школьным — три года в БАОР давали о себе знать.
Странные автомобили, которых большинство на улице — из знакомых только вездесущие Жуки, какие, видимо, закупали централизованно. Прямоугольные из светлых бетонных плит дома. Передачи для детей с гоблином и пчелкой. Серая, однотонно одетая толпа, в которой выделяются те, кто имеет возможность покупать западные вещи или те, кому присылают родственники — как бабочки на фоне серой прошлогодней травы. Почти нет всяких лавочек, которые так привычны по западным городам, люди здесь покупают в больших магазинах, если там, конечно, есть что купить.
Огромные плакаты везде — Ленин, Маркс, Энгельс. ГДР гордится тем, что является страной, где жили двое из троих основателей коммунистической доктрины.
С контактом он должен был встретиться в парке, которые здесь назывались «парки отдыха трудящихся» — только в них почему то не было типичных для таких парков в Англии американских горок и аттракционов. Контакт оказался живчиком, лет тридцати с чем-то, одетым в джинсы, кожаную куртку и с золотыми зубами. Если не смотреть на золотые зубы — подобных типов полно на улицах Белфаста.
— Ты гость из Бремена?
— Да, — ответил Колдфилд, сжимая в кармане Вальтер ППК, обычное оружие для «наблюдателей» в Белфасте.
— Иди за мной.
Вместе они вышли на улицу, гость указал на довольно новую Ауди.
— Садись.
— Куда мы едем?
— Ты же хотел получить посылку? От дядюшки из Берлина?
