Натирбофф понимал, почему Артем тащит его с собой — если все будут видеть Артема с американским журналистом, то его авторитет в темном мирке ленинградских спекулянтов резко пойдет в гору.
И лучше оказать Артему эту услугу.
У Артема была машина, но так как все улицы завалило снегом, они пошли пешком, тем более что тут, по словам Артема, было недалеко. По пути им пришлось бежать через проходняки, спасаясь от оперотрядовцев — комсомольцев из оперативного отряда, заметивших Артема. Натирбофф знал, что комсомольцы из городского оперативного отряда — это что-то вроде местных хунвейбинов, борются со спекуляцией. Попадешься — могут например, джинсы или куртку разорвать за то, что они американские. Или по морде дать. Но это еще ничего — хуже, если отведут в милицию.
Спасались бегством через заваленные снегом, черные проходняки; Натирбофф в который раз видел Россию… он ужасался и восхищался людьми, готовыми жить в этом мраке. Здесь зимой почти нет света, и сугробы могут быть выше человеческого роста, а ранней весной мокрый снег хлещет в лицо, и ветер сшибает с ног, здесь все представляет собой проблему — купить мяса, вылечить качественно зуб, здесь нет фруктов, только если из-под полы, здесь люди не могут машину себе купить, а живут в ужасающих курятниках под названием «коммуналка», здесь, чтобы выжить, люди пьют «vodka» и «samogon». Но здесь, наряду с замордованными жизнью работягами, агентами КГБ с внимательным взглядом и жучками черного рынка, можно встретить дворника, рассуждающего о поэзии Пушкина и женщину в поезде, которая в оригинале читает Теодора Драйзера.
И как это умещается в одной стране — он не понимал. Но он верил в то, что однажды Россия переборет зло большевизма, переварит его, как переваривала многое в своей истории, и воскреснет, обновленная и гордая. И его народ, в числе многих — сможет вернуться…
…
Квартирник был в обычной ленинградской квартире — так назывались мероприятия, где люди встречались, читали стихи и слушали музыку без разрешения партии и надзора тайной полиции. На лестнице был наблюдатель, они с Артемом обменялись паролями. Наблюдатель был, потому что боялись милиции и «дружинников» — это как оперативный отряд, только для взрослых.
Когда они открыли дверь, обитую толстым слоем вата для тепла, и чтобы не было шумно — послышался Высоцкий…
Смешно, не правда ли, смешно,
смешно…
А он шутил — недошутил?
Осталось недорешено
Всё то, что он недорешил.
Ни единою буквой не лгу,
не лгу,
Он был чистого слога слуга,
слуга.
Он писал ей стихи на снегу,
на снегу —
К сожалению, тают снега,
снега.
Но тогда ещё был снегопад — снегопад
И свобода писать на снегу —
И большие снежинки, и град
Он губами хватал
на бегу…
Это был Высоцкий. Что-то среднее между Брюсом Спрингстином и Элвисом Пресли — но надо быть русским, чтобы понимать глубину его песен.
Но тогда ещё был снегопад — снегопад
И свобода писать на снегу…
А теперь — нет свободы.
И Высоцкий уже умер.
— Здравствуйте…
— Здравствуйте.
— А это кто с тобой?
— Это журналист, Мурат зовут…
— Проходите…
Натирбофф прошел в комнату с зашторенными окнами, у накрытого стола сидели люди, но к еде не прикасались. Кто-то пробовал гитару.
Первая, кого он увидел — была та женщина со светлыми волосами, с которой он провел ночь в ее купе в поезде.
Твою мать!
Натирбоффу стало не по себе. Одно дело — небольшое ночное приключение в поезде, это его устраивало. Другое — женщина, с которой ты провел одну ночь, на следующий день попадается тебе снова. Это может быть подстава КГБ. Хотя и грубая. А еще — тут может быть ее муж. А если так — то может быть драка и попадание в милицию. А ему туда совсем не надо попадать.
Тем временем — Высоцкого сменила Пугачева…
По острым иглам яркого огня
Бегу, бегу — дорогам нет конца.
Огромный мир замкнулся для меня
В арены круг и маску без лица.
Я — шут, я — Арлекин, я — просто смех,
Без имени, и, в общем, без судьбы.
Какое, право, дело вам до тех,
Над кем пришли повеселиться вы.
Ах, Арлекино, Арлекино,
Нужно быть смешным для всех.
Арлекино, Арлекино,
Есть одна награда — смех!
Улучив момент, Натирбофф спросил Артема, косясь на женщину.
— Слушай, а вон та, светленькая — а она кто?
Артем криво усмехнулся.
— Эта? Не, не выйдет, замужем она.
— Муж объелся груш, — сверкнул Натирбофф знанием русского.
— Ну, если хочешь проблем, то попробуй. Она в ДЛТ работает, через нее можно много чего интересного достать. Но сам к ней не подходи. Сам понимаешь, ДЛТ это не проходной двор, все пуганые. Если тебя не знают — вызовут милицию. Подумают — КГБ.
— А что через нее достать то можно?
— Да много. У нее крыша. Муж у нее — полковник, в штабе округа. Скоро генералом станет, наверное. Через нее все военные с подсобки отовариваются…
Мюрат Натирбофф с трудом скрыл свои эмоции.
Хельсинки, Финляндия. Проспект Маннергейма. Март 1989 года. Продолжение
— То есть, до этих дней вы даже не знали, кто такой Арлекин?! — изумился Хэтэуей.
— Да, верно.
— А теперь? Вы уверены, что верно установили Арлекина?
— Да. Мы не сомневаемся, что Арлекин — это генерал-лейтенант советской армии Вадим Андреевич Половцев. Начальник управления оперативного планирования штаба Западной группы войск.
Хэтэуей сел в кресло.
— Поверить невозможно. Почему англичане решили его убрать?
— Не его. Им было плевать кого. Они хотели провести акцию возмездия за события в Белфасте. Показать, скажем так, характер. Они попытались раз, потом еще раз. Потом мы перехватили их обмен с штабом операции, установили местонахождение группы убийц и слили их Штази.
— Когда был последний контакт?
— Шесть дней назад, в Ленинграде.
— Через кого?
Натирбофф показал глазами на Гейтса.
— Вы в своем уме? Вы не оперативный сотрудник! Вы не имели права и близко подходить к советской границе!
