…
Катера барражировали на самой границе воды и льда, в стылой тьме. Прожектора не включали, все вождение — с очками ночного видения. В рубках — тусклый красный свет, чтобы не засвечивать очки. Ради снижения радиозаметности — убрали пулеметную турель на носу, так что, если что — отбиваться будет нечем. Впрочем у них только три пулемета, которые еще надо устанавливать, у любого советского пограничного сторожевика — скорострелка и противокорабельные ракеты. Если обнаружат, то лучшее — сдаться.
Возвращающийся конвой отсигнализировал только, когда до точки эксфильтрации осталось всего ничего. До того и катера, и конвой соблюдали радиомолчание.
— Есть контакт!
…
— Ромео танго браво, есть…
Катера устремились к точке возврата, управление осуществлялось по спутниковым терминалам, которые были совершенно секретными и использовались в ракетах «Томагавк». Пришлось обеспечить вмешательство на уровне командующего EUCOM чтобы обеспечить операцию с риском захвата оборудования противником такими терминалами.
Когда катера приблизились к краю ледового поля, со стороны материка включили фонарь. Фонарь был с ИК-фильтром, но через очки ПНВ его было видно…
— Есть контакт!
— У нас десять минут, быстрее.
Катера снова врезались носами в лед, сбросили сходни.
— Чисто!
— Давайте быстрее!
Подняли сперва людей, потом собак и оборудование. Все шло настолько хорошо, что даже не верилось.
— Чисто!
— Все люди на борту, сэр!
— Уходим!
Катера сдали назад и на предельной скорости пошли в сторону Швеции.
Генерал Гаррисон с удивлением посмотрел на толстую «бабушка». В его представлении — агенты выглядели несколько иначе
— Это и есть ваш шпион? — спросил он у Натирбоффа.
Натирбофф отвернулся, достал фляжку и принялся жадно глотать. Генерал подумал: не последовать ли его примеру, но решил не злоупотреблять до шведского берега и не подавать дурной пример подчиненным.
Стокгольм, Швеция. Посольство США. Март 1989 года
В посольстве в Швеции не было станции ЦРУ — она была общей на две страны и находилось в Хельсинки — но бюро связи было, и было оборудование. Дебрифинг по операции начался сразу же как только они прибыли в Стокгольм, то есть еще ночью…
— … Это есть это и есть ваш Арлекин? — помощник директора Гас Хатауэй не скрывал своего скептицизма — Знаете, я представлял его несколько… иначе.
— Нет. Это не Арлекин
— Тогда какого хрена эта пожилая дама тут делает, а, Мюрат? Мюрат?
— Послушай, Гас, — устало сказал Натирбофф, — может, хватит клевать друг друга? Я не виноват, что тебя выслали из Москвы, а я занял твое место.
— О… ты думаешь, проблема в этом? Проблема в том, что ваш внезапно появившийся… источник… сомнительной ценности, внес изрядный хаос в дела фирмы.
— Он не сомнительный. Арлекин много нам дал.
— Да, и мы пошли на немалый риск чтобы его вытащить. А теперь вы хотите сказать, что привезли непонятно кого?
— Надо пойти и выяснить
— Будь любезен, Мюрат.
Натирбофф потер лоб.
— Кофе найдется? Покрепче. Два, пожалуйста.
— И будь любезен… чтобы нам не пришлось потом эту даму возвращать русским со словами: извините, мы ошиблись.
— Нет. Ее — не придется…
…
Говорить с перебежчиком — это своего рода искусство, здесь тонкостей не меньше, чем в деле раскола преступника. Советский человек — совершенно другой, он живет в совершенно ином мире, полном опасностей и страхов, и надо знать, где мины, чтобы избегать их. Например, ни в коем случае нельзя ни в какой форме говорить о «предательстве». Только «выбрал свободу».
Натирбофф переоделся в обычный «рабочий» костюм — рубашка с коротким рукавом, брюки. Держа в обоих руках по бокалу (самое большое что нашлось) с крепким кофе, он вошел в комнату.
— Я — Мюрат.
Натирбофф поставил на стол бокалы.
— Кофе. Пейте, вы устали.
— Бразильский?
— Что?
— Кофе — бразильский?
— Нет, шведский
— В Швеции нет кофе.
Неприятный голос.
— Мы в Швеции в Стокгольме. Это американское посольство. Пейте кофе.
Женщина взялась за кружку.
— Ирина рассказывала обо мне?
— О вас?
— Она меня знала как журналиста. Я работал под настоящим именем.
— Про вас? Нет, не говорила. А должна была?
— Не знаю, — Натирбофф допил свой кофе. — Сейчас принесут еще. Я думал, она рассказала обо мне. Мы встречались в 1981, в Ленинграде. Зимой. Не помните?
— Нет. Но Ириночка всегда была такой скрытной …
Может, и в самом деле не рассказала. Интересно. У русских, если брать супружескую неверность, все интересно. Русские женщины обычно сочетают бесстыдство в постели с совершенным нежеланием говорить об этом в любой форме. Это — табу. Если американки обсуждают это по крайней мере в своем, женском кругу, существуют журналы, где домохозяек наставляют, что делать, если муж их не удовлетворяет, то русские будут говорить о чем угодно, только не об этом. Даже с самыми близкими.
Такое ощущение что в СССР секса нет вообще. А занимаются им только, чтобы иметь детей…
— Хорошо. Вы назвали слово «Арлекин». И назвали пароль. Откуда вы это все знаете?
— От Ириночки. Она мне все рассказала.
Так…
— Только вам? Или еще кому-то?
— Конечно, только мне. Не говорить же ее армейскому дубаку.
Очень кстати принесли еще кофе.
— Ее супруг, выходит, ничего не знал.
— Конечно, ничего не знал…
Натирбофф тянул время, сознательно замедлял разговор — он не понимал мотивации. Это смертельно опасно — не понимать мотивации агента. Так можно не только потерять его — но и сгореть самому. Причем, речь не только об аресте — на очередной встрече раскаявшийся агент может попросту пристрелить тебя.
А тут мотивации не было и близко.
— Скажите, а вы — как вы обо всем узнали?
— Ну, Ириночка сказала, что познакомилась с журналистом и ему нужны военные журналы. Я конечно же сказала — продай, что, макулатуры в доме не хватает?
Натирбофф отхлебнул кофе.
— Журналист — это был я.
— Ах, вот оно что…
— А как вы добывали… другие сведения? Ну те которые передавались нам?
