Девушка тоже буркнула что-то неразборчивое, и они столкнулись лбами со стуком, таким же громким, как от упавшей на пол монеты. Лукас первым взял монету, они оба выпрямились, не переставая извиняться друг перед другом и потирая ушибленные лбы. Он протянул монету девушке, но та оттолкнула его руку: тепло ее пальцев обожгло кожу даже сквозь перчатки — и опять краснея, сказала:
— Нет-нет, это вам.
— Я не могу это взять, миледи: ведь едва не сбил вас с ног.
— Вы ее заработали. Спасибо за благоразумие в отношении сэра Реджинальда.
— Всегда рад помочь, миледи.
Лукас не желал брать у нее деньги, но чем больше медлил, тем выше шанс, что их застанут вместе. Вспомнились слова Уорта: герцог ничего не имел против чаевых от гостей, даже наоборот: не может дождаться, когда начнет их получать. Он даже подбил членов «Клуба лакеев» на пари, что получит больше чаевых, чем все остальные. Разумеется, приятели не могли отказаться: в конце концов, в конюшне куда меньше возможностей получить приличные чаевые, чем в господском доме. Именно воспоминание о заключенном пари заставило Лукаса положить монету в карман, а кроме того, осознание, что настоящий слуга принял бы монету с благодарностью. К чему вызывать ненужные подозрения?
— Спасибо, миледи, и прошу прощения, но должен идти: — Он похлопал по карману зеленого жилета, в который положил монету.
— Это вам спасибо! — живо отозвалась девушка. — Вы так мне помогли.
Уже открыв дверь, Лукас, не в силах справиться с собой, все же спросил, хотя и не должен был:
— Вы не окажете мне любезность, миледи?
Девушка растерянно заморгала.
— Любезность?
— Надеюсь, вы не сочтете меня слишком дерзким, если я попрошу вас назвать свое имя?
Лукас преследовал двоякую цель: во-первых, девушка действительно его заинтересовала, и хотелось навести справки о ней и ее семье; во-вторых, ему пришло в голову, что, задав неподобающий вопрос, он поймет, как она в действительности относится к слугам, — иными словами, получит первое представление о ее характере.
Девушка поправила выпавший из-под шляпки локон и широко улыбнулась.
— Думаю, я просто обязана представиться, после того как вы любезно сообщили мне свое имя. Я Фрэнсис, Фрэнсис Уортон.
— Спасибо, миледи, — поклонился Лукас.
Отлично! Ее не только не оскорбил вопрос лакея, а даже вызвал роскошную улыбку. Значит — по крайней мере, на данном этапе — Фрэнсис Уортон представляется весьма привлекательной юной леди.
Лукас вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. Похоже, он не слишком задержался. Джеймс, второй лакей, как раз выходил из соседней спальни, и Лукас присоединился к нему, чтобы спуститься вниз и встретить следующих гостей.
Он достал монету из кармана, подбросил, поймал и зажал в кулаке. Фрэнсис Уортон? Она не использовала слово «леди», но наверняка принадлежала к знати, иначе не получила бы приглашение на этот прием. К тому же она выглядела как леди, говорила как леди, и Теодора принимала ее как леди. Интересно, почему тогда она не представилась как леди Фрэнсис Уортон? Уортон… Хм. Кажется, Лукас знавал барона с таким именем. Или нет? Он мечтательно улыбнулся. Да, пожалуй, к Фрэнсис Уортон стоит присмотреться.
Глава 5
Тем вечером за длинным столом в элегантной столовой лорда Клейтона пустое место справа причиняло Фрэнсис сильное беспокойство. Ее мать, сидевшая по другую сторону от этой пустоты, все время улыбалась и кивала, словно обитательница Бедлама. Ей явно было известно, кому предназначено это место, и ее это безмерно радовало. Вывод напрашивался только один: сэр Реджинальд. Отчаянная надежда Фрэнсис на то, что джентльмен заболел и не явится к столу, была разбита громким объявлением леди Клейтон:
— Сэр Реджинальд присоединится к нам с минуты на минуту.
У Фрэнсис упало сердце. Она уже попыталась сказаться больной перед ужином, решив, что это лучшая альтернатива строптивости. Когда изображаешь строптивую, нужны актерские способности, которых нет, а значит, это бесперспективно. Больную изображать проще: лежи себе в постели с полотенцем на голове или читай. Что может быть лучше?
Несмотря на ненатуральный кашель, прикладывание тыльной стороны ладоней ко лбу, томные вздохи и стоны, мать осталась равнодушна к стараниям Фрэнсис и велела одеться к ужину, вести себя любезно и дружелюбно. Также миссис Уинфилд напомнила дочери, что ни при каких обстоятельствах она не должна упоминать законопроект о занятости, говорить о политических проблемах и на другие неприличные для юной леди темы.
Фрэнсис с большой неохотой позволила бедной задерганной Альбине помочь ей одеться. Она искренне сомневалась, что у нее получится выполнить все требования матушки, тем более если компанию за ужином ей составит сэр Реджинальд, но хотя был одно: выглядеть леди — попытается. Впрочем, вряд ли любой даме удастся изображать заинтересованность, если мужчина весь вечер станет рассказывать о своих ногах или о чем-то еще, столь же увлекательном? Абигайль, пожалуй, единственная, у кого хватает терпения выслушивать подобные скучнейшие истории, изображая живейший интерес. Фрэнсис была напрочь лишена этого таланта. Она тогда походила на зайца, попавшего в ловушку, или заснувшего на кафедре священника — по крайней мере, так говорила ее мать. Фрэнсис ничего не могла с собой поделать. Скучные истории сложно сделать веселыми, но сэр Реджинальд умудрялся делать их и вовсе занудными.
Уже в который раз Фрэнсис задалась вопросом, почему матушка не может оставить ее в покое и просто отдать ее приданое Абигайль: очаровательной, мягкой, покладистой, — тем более что сестра очень хочет выйти замуж и стать хозяйкой дома. Абигайль никогда не станет говорить о политике, она куда больше похожа на юных представительниц высшего общества, чем Фрэнсис, которой попросту не повезло: она родилась раньше.
Фрэнсис огляделась по сторонам. За столом сидели по большей части юные леди со своими мамашами. Только сейчас она обратила внимание, что здесь явно не хватало джентльменов. Не то чтобы она сама стремилась обзавестись поклонниками, но подозревала, что другие гостьи прибыли сюда в надежде именно на это. Фрэнсис мысленно пожала плечами. Как правило, у нее всегда хватало собеседников, если речь шла о политике, но поскольку она пообещала матери воздержаться от них, для нее не имело значения, сколько джентльменов было приглашено на прием. Впрочем, она подозревала, что у остальных юных леди и их мамаш другое мнение.
Фрэнсис присмотрелась повнимательнее и узнала каждую из самых красивых молодых женщин. Как и она, все они были дамы на выданье, которым пока не удалось найти себе подходящую пару, за одним исключением: леди Джулианы Монтгомери, дочери герцога и сестры подруги Фрэнсис Мэри.
Леди Джулиана — роскошная зеленоглазая блондинка, высокая, стройная, само совершенство — была так богата и популярна, что ее дебют подробнейшим образом освещался в «Таймс». Абигайль и мисс Уинфилд с замиранием сердца читали статьи о ней, а потом бурно их обсуждали. Фрэнсис помнила их разговоры. Ходили слухи, что в год своего дебюта она привлекла внимание неуловимого герцога Уортингтона, но никто ничего не знал наверняка и поэтому мало кто в это верил. Известно, что вышеупомянутый джентльмен очень красив дерзок, бесшабашен, а также отъявленный повеса и игрок, к тому же почти никогда не бывает в обществе. Тем не менее все считали, что, если Уортингтон, в конце концов, надумает жениться, Джулиана Монтгомери — именно та леди, которой удастся привести его к алтарю. Удивительно, но эта красавица в свой дебютный сезон ни с кем не связала свою судьбу, зато в следующем сделала превосходную партию — обручилась с маркизом Мердоком, молодым, богатым и красивым наследником своего бездетного дядюшки.
