— Я разговаривал с леди… потом. Она сама подошла, чтобы извиниться…
— Чтобы, прости, сделать что? — Клейтон, судя по всему, пребывал в состоянии шока. — Ты хочешь сказать, что леди тебя отыскала и извинилась?
Лукас кивнул.
— Да, после ужина спустилась в помещение для слуг и при всех извинилась.
— А откуда тебе известно, что она пыталась отделаться от сэра Реджинальда? — спросил Белл.
Лукас опять дернул галстук, но ослабить его никак не получалось. Боже мой, ну почему все так сложно!
— От нее, конечно.
— Что? — едва ли не выкрикнул Рис. — Леди призналась тебе, лакею, что ее не интересуют ухаживания джентльмена?
— Да, именно так, — не стал спорить Лукас: все равно бесполезно.
— И ты уверен, что она по-прежнему считает тебя лакеем? — никак не унимался Беллингем.
— Совершенно уверен.
Клейтон потряс головой.
— Но почему? Ничего не понимаю! У нее нет приданого, и, кроме Реджинальда, никто ею не заинтересовался!
— Как бы то ни было, ситуация именно такова, — заключил Лукас, проигнорировав заданный вопрос.
— Она тебе это сказала, когда извинялась? — уточнил Белл.
Лукас кивнул.
— Мне бы все-таки хотелось понять, с какой стати ей сообщать такие интимные подробности лакею, — заявил Рис.
Лукас глубоко вздохнул: ну и ладно, пусть будет что будет, — и выпалил:
— Мы… почти подружились, после того как случайно встретились в библиотеке на следующее утро.
Брови всех троих синхронно взлетели.
На сей раз первым пришел в себя Уортингтон:
— Леди и лакей… подружились? Но это же здорово!
— Вовсе не здорово, — пробормотал Лукас, — а скорее ужасно.
— Почему? — удивился Уорт. — Ты же сам говорил, что одно из неотъемлемых качеств твоей будущей супруги — хорошее отношение к слугам.
Лукас покачал головой.
— Да, говорил, но я надеялся понаблюдать со стороны. А что делать теперь? Предстать перед ней, как лорд Кендалл? Она же меня узнает!
— Да, проблема, — задумчиво произнес Клейтон и прижал палец к верхней губе.
— Проблемы следует решать в порядке их поступления, — заявил Белл. — Об этом мы подумаем завтра: не раньше времени. Возможно, все устроится само собой.
— Не уверен, — с сомнением проговорил Лукас. — Но вот сменить тему разговора нам точно пора. — Он снял с головы парик, в котором было невыносимо жарко, и взъерошил собственную шевелюру. — Давайте поговорим о чем-нибудь другом.
— И о чем же, друг мой? — поинтересовался Клейтон.
Лукас поерзал на стуле.
— Мне понадобится ваша помощь, всех троих.
— Это уже интересно! — встрепенулся Клейтон, подавшись к другу.
— Мне необходимо встретиться с глазу на глаз с сэром Реджинальдом, причем как графу Кендаллу.
Клейтон фыркнул.
— Иными словами, ты намерен и сохранить инкогнито, и предстать в собственном обличье, но так, чтобы об этом никто — особенно дамы! — не узнал?
Лукас вытер лоб тыльной стороной ладони.
— Твоей проницательности можно позавидовать.
— Наконец-то настоящая интрига! Все-таки дождался! — Клейтон развеселился и хлопнул ладонью по столу. — И как же ты намерен это осуществить?
— И не забудь: если в ливрее тебя узнают как графа Кендалла, ты проиграл, — предупредил Рис.
— Да уж, легких путей ты, Кендалл, не ищешь, — с тяжелым вздохом заключил маркиз Беллингем.
Глава 11
На следующее утро Фрэнсис едва могла усидеть на стуле перед зеркалом на туалетном столике своей гостевой спальни, пока Альбина трудолюбиво завивала ей волосы горячими щипцами. Горничная уже нанесла нежные розовые румяна на ее щеки, девушка благоухала цветочным ароматом духов и ощущала себя так, словно готовилась к грандиозному балу, а вовсе не к утреннему визиту в библиотеку, — аж бабочки в животе трепетали.
В том, что мистер Лукас сегодня опять придет в библиотеку, Фрэнсис не сомневалась, как и в том, что с нетерпением ждет этой встречи, хотя в этом не было никакого смысла. Какое будущее, даже если бы она этого захотела, с лакеем? Родители никогда этого не допустят. Кроме того, разве не она заявляла, что не собирается замуж? Да и мистера Лукаса она почти не знает, чтобы строить какие-то планы. Правда, он, безусловно, привлекателен, умен, обладает чувством юмора и…
— Ой!
— Простите, мисс. Это получилось случайно! — Альбина поморщилась и почесала нос.
А Фрэнсис прижала ладонь к правой щеке, которой горничная неосторожно коснулась горячими щипцами, и, посмотрев в зеркало, поймала испуганный взгляд Альбины.
— Прошу вас, мисс, не говорите ничего баронессе: она будет мной очень недовольна. И простите мне эту неловкость.
Фрэнсис улыбнулась горничной.
— Не волнуйся, я ничего ей не скажу. Все в порядке.
Альбина облегченно вздохнула и занялась прической хозяйки, а сама Фрэнсис наблюдала за ее действиями в зеркале. Девушку — невысокую блондинку с небесно-голубыми глазами — можно было бы назвать симпатичной, если бы не вечное безучастное, даже, пожалуй, безжизненное выражение лица. Работу свою она выполняла хорошо, никогда ни на что не жаловалась, хоть обязанностей у нее прибавилось, после того как семье пришлось уволить почти всю прислугу. Альбина теперь и уборкой занималась, и кухарке помогала, и за обеими дамами ухаживала. Девушке не о чем было беспокоиться: мать ничего с ней не сделает. Все в доме в ней нуждались куда больше, чем она в них. Вероятно, Альбина привыкла к этому месту, и не ушла, когда в доме осталось всего двое слуг — она и кухарка, а жалованье не прибавилось. Впрочем, найти новую работу было не так-то просто.
Уже в который раз Фрэнсис мысленно помянула недобрым словом главу семейства, который никак не мог справиться с пагубной страстью к игре. Ей нередко приходилось слышать их с матерью ночные скандалы. Она требовала, чтобы отец прекратил играть, а он в ответ кричал, что в следующий раз непременно выиграет и все опять будет хорошо. Мать только зря тратила время и нервы: останавливаться отец и не думал. Их жизнь медленно, но верно катилась под откос. Из дома распродавались вещи и увольнялись слуги. Фрэнсис начала понимать, что вечное недовольство матери и стесненный образ жизни — не единственные последствия поведения отца. Их стали осаждать кредиторы, причем приходили к дверям их лондонского дома, как правило, когда дамы отправлялись в гости или ложились спать. Поскольку окно спальни Фрэнсис располагалось как раз над кабинетом отца, она привыкла к доносившимся оттуда крикам и угрозам. Она никогда не говорила об этом ни матери, ни Абигайль: не желала беспокоить, чтобы не нагнетать тревогу, — но подозревала, что ситуация, в которую завел их отец, куда хуже, чем они считали.
