Слуги проводили нас в покои на верхнем этаже. Вонвальту выделили большую спальню на углу здания. Ее окна выходили на две стороны; из одного открывался вид на протекавшую чуть дальше реку, а из другого – на широкую гильдейскую улицу, хотя ни там, ни там смотреть было особенно не на что. С неба густо валил снег, и тьма черным дымом обволакивала уличные фонари.
Мне и Брессинджеру выделили одну комнату на двоих. Она находилась дальше по коридору и была отделена от покоев Вонвальта еще одной закрытой комнатой. Я расстроилась, увидев, что в нашей комнате стояла лишь одна кровать, но не удивилась этому. Брессинджеру и мне уже приходилось спать вместе, и, с какой бы теплотой я ни относилась к нашему приставу, во сне он громко храпел и много ворочался. Впрочем, едва мы вошли, он отправился по местным пабам и борделям и вернулся только под утро.
Я с нетерпением ждала горячего ужина и возможности прилечь, чтобы немного поспать, но, вскоре после того как мы устроились, Вонвальт пригласил меня в свою комнату. Я пала духом. За последний год наша дорожная жизнь все больше и больше утомляла меня, а учеба и работа секретарем Правосудия разочаровывали. Так что у меня совсем не было настроения для одного из наших вечерних занятий.
– Садись, Хелена, – сказал Вонвальт, когда я вошла в его комнату, и указал на удобное на вид кресло. Вонвальт, снявший с себя пальто и жакет, сейчас был одет лишь в простую рубаху и короткие штаны. Он расслабленно сидел на банкетке у окна и курил трубку. Я знала, что он наверняка распорядился приготовить ему позднее вечернюю ванну. Когда возникала возможность помыться, Вонвальт всегда ею пользовался.
– Что ты думаешь? – спросил он, глядя в окно.
– О чем? – спросила я. Настроение у меня было скверным, и я этого не скрывала.
На лице Вонвальта промелькнуло раздражение.
– О деле в целом, – сказал он. – О сэре Радомире. О лорде и леди Бауэр. Ты сделала какие-нибудь предварительные выводы?
Я хотела было вздохнуть, но сдержалась. Вонвальт был терпелив, но показывать свое непочтение вздохами все же не стоило. Даже будучи не в духе, я это понимала. Однако, как и многие предыдущие наши занятия, сегодняшнее обещало оказаться долгим и скучным. Наши беседы не следовали никакому плану или сценарию, отчего они различались по длительности и содержанию. Иногда они принимали вид уроков, во время которых Вонвальт садился и час рассказывал мне о самых разных предметах: о праве, истории и Рейхскриге. К счастью, он никогда не заводил разговор о математике, в которой и сам был не очень-то силен. В другие дни Вонвальт старался вовлечь меня в дискуссию, в ходе которой неизменно разносил мои доводы в пух и прах, оставляя меня кипеть от гнева и негодования. Порой же мы просто разговаривали. Все-таки Вонвальт был человеком, и иногда ему хотелось обыкновенного общения.
Думаю, причин моей неприязни к нашим занятиям было две. Во-первых, практика Вонвальта вызывала у меня искреннее равнодушие, которое постепенно росло. По большей части его работа была довольно нудной. Путешествуя по окраинам Империи, мы сталкивались с самыми разными преступлениями, но почти все они были мелкими и незначительными. С более важными и захватывающими делами Вонвальт обычно разбирался в одиночку, говоря, что я еще неопытна и относительно молода. А меня – дерзкую юную особу – это возмущало.
Вторую же причину я осознала намного позже – то был страх разочаровать Вонвальта. Он спас меня от жалкого существования на улицах Мулдау. Я была обязана ему всем, включая мою жизнь. Вонвальт явно стремился вылепить меня по своему образу и подобию, чтобы однажды я смогла присоединиться к Ордену, и я считала, что обязана отплатить ему добросовестным трудом и усердием. Но, сталкиваясь с неудачами, я начинала чувствовать себя недостойной и дурно на это реагировала, что, в свою очередь, вело к новым обидам.
Теперь, когда я оглядываюсь назад, мне становится стыдно за то, что я тогда чувствовала и как себя вела, но ведь я была еще совсем юна. А молодым и неопытным можно многое простить.
– Я думаю, что лорд Бауэр убил свою жену, – небрежно сказала я. – А то, что шериф говорит о возможной причастности Вогта, – это все домыслы.
– Ты не согласна с интуицией сэра Радомира?
Я пожала плечами.
– Я бы не придавала большого значения его словам. У него масса предубеждений. Вы же слышали, что он говорил обо мне и Брессинджере.
Вонвальт отмахнулся от меня, как от облака дыма из трубки.
– Большинство людей не доверяют и тем, кто живет по соседству, не говоря уже о выходцах из других стран. Будучи хаунерцем, сэр Радомир представляет собой типичного сованца. Наша терпимость к другим народам и верованиям – это скорее исключение, а не правило, по крайней мере, здесь, далеко за пределами Совы.
– Это не значит, что подобное приемлемо. – То, что меня столь пренебрежительно назвали толкой, задело меня гораздо больше, чем я думала. Вонвальт же был слишком великодушен, называя меня исключением. До того как он вступил в Орден, Вонвальт был призван в Легионы и убивал йегландцев, своих соотечественников, затем грозодцев и, наверное, многих толцев. Однако все это не мешало ему оставаться беспристрастным. Для него все были сованцами, поскольку все подчинялись законам общего права. Что же до меня – несмотря на то что наша работа отчасти избавила меня от предубеждений, я, как и всякий толец, все так же недолюбливала хаунерцев и – Нема сохрани – йегландцев вроде Вонвальта. Все-таки Йегланд, Хаунерсхайм и Толсбург сидели друг у друга костью в горле еще за много столетий до того, как возник Аутун. Ненавидеть друг друга было нормально. Трудно не утонуть в болоте предрассудков, когда находишься на самом его дне.
– Я не говорю, что это приемлемо; я говорю, что это свойственно людям здешних мест, – сказал Вонвальт. – Брось, неужели ты хочешь сказать, что сама выше всех предубеждений? Мы объехали часть – и только часть – Империи, но мир гораздо больше тех земель, что завоеваны Совой. В нем живут люди разных цветов кожи. На реке Треба я видел торговые корабли с матросами, чья кожа была черной как смоль. Казары на юге и вовсе наполовину волки. Посмотри хотя бы на Стража Императора – он один из них. – Вонвальт сделал затяжку из трубки. – А есть и многие другие. Признаю, твои странствия позволили тебе увидеть многие народы Сованской империи, но все эти народы похожи – более или менее – и ведут себя одинаково, какими бы ни были их воображаемые различия.
– Дубайн темнокожий, – сказала я. – И мы с ним близки.
– Дубайн – грозодец, – усмехнулся Вонвальт. – В молодости он слишком много времени провел на солнце. Он не темнокожий – по крайней мере, не в том смысле, в котором ты думаешь. Как бы ты себя чувствовала, окажись ты в компании человека с Пограничья?
– Меня бы это совсем не беспокоило, – сказала я.
– Да уж, – пробормотал Вонвальт. – К чему я веду: то, что у сэра Радомира имеются предрассудки, не значит, что он ошибается насчет лорда Бауэра. Хотя это и характеризует его не с самой лучшей стороны.
– А если бы подозреваемым был другой чужеземец? – спросила я.
