– Спокойной ночи, – сказал Матас.
– Спокойной ночи, Вартан, – сказала я, искренне улыбаясь. – Спасибо, что приняли меня. Вечер был чудесный.
Вартан, скромно улыбнувшись, отмахнулся от меня и, не говоря больше ни слова, укатил обратно в свою комнату.
Когда мы пошли в комнату Матаса, я заволновалась. Хотя я выпила эля и он ударил мне в голову, все же опыта у меня не было совсем.
– Я не… – негромко сказал Матас. Затем он замолк, но я его поняла. Он тоже не знал, что делать.
– Думаю, вместе мы разберемся, – сказала я, и мы упали на кровать, смеясь над самими собой и нашей неопытностью.
Я никогда не забуду ту ночь. Боль в начале, а затем удовольствие. После первого раза мы не остановились. Мы действовали неумело и несмело, но с юношеским энтузиазмом. Мы потели, скакали, стонали и хихикали и закончили лишь после трех раз. Уставшие и обнаженные, мы лежали, тепло прижавшись и сплетясь друг с другом, пока сквозь облака не начал пробиваться холодный утренний свет.
– Разве Правосудие тебя не хватится? – спросил Матас, легонько поглаживая меня пальцами по бедру.
– Не знаю, – сказала я. Я уже давно думала о Вонвальте. Он вошел в мои мысли в то же время, когда Матас вошел в меня, отчего я пришла в замешательство и сильно злилась на себя.
– Какие у вас с ним отношения? – спросил Матас.
– Ты о чем? – спросила я, тоном и видом давая понять, что вопрос мне не понравился. – Ты же сам видел, что я была цела.
– Мать-Богиня, да нет же, – быстро сказал Матас. – Я не об этом. Совсем. Просто я задумался, понимаешь. Вы несколько лет провели вместе, в дороге. Он человек… могущественный. И обеспеченный.
– А еще он вдвое старше меня, – сказала я, хотя это было скорее вопросом личных предпочтений и в провинциях не казалось чем-то странным. Даже в Сове пары с большой разницей в возрасте встречались часто, особенно среди знати. Иногда детей обручали с рождения, чтобы сохранить чистоту родов и скрепить важные союзы. – Он никогда не говорил и не делал ничего непристойного. Я – его работница, а не любовница.
Я чувствовала, что начинаю сердиться и замыкаться в себе. Я никогда прежде не рассказывала о моих взаимоотношениях с Вонвальтом. Мне было просто не с кем обсудить их. Поначалу, когда сэр Конрад только поставил меня себе на службу, я полагала, что когда-нибудь он все же потребует от меня какую-нибудь плотскую услугу – все-таки он был богатым агентом Короны. Мысль об этом претила мне, но я смирилась с ней ради лучшей жизни, ведь я была по горло сыта попытками наскрести себе на жизнь в приютах Мулдау. Шли недели, за ними – целые месяцы, и он не требовал от меня ничего, кроме усердной работы. Мне было семнадцать, когда Вонвальт принял меня в ученицы, и в большинстве мест я уже считалась женщиной. Теперь мне стало девятнадцать – кого ни спроси, я уже давно могла выйти замуж и рожать детей, но он до сих пор ни разу не приставал ко мне. Мы десятки, если не сотни, раз оставались наедине, трезвые и пьяные. Иногда нам даже приходилось спать в одной постели, но Вонвальт просто отворачивался от меня и засыпал. Порой я думала, что он, возможно, предпочитает мужчин, но однажды ночью Брессинджер, когда мы распили с ним бурдюк вина, проболтался, что Вонвальт, как и он, нередко посещал бордели. Разница была лишь в том, что Вонвальт был гораздо более разборчив и скрытен, в то время как Брессинджер охотился за всем, что двигалось.
Я же испытывала к Вонвальту самые разные и противоречивые чувства, какие часто испытывают юные девушки к мужчинам старше них. Вонвальт был красив, силен и таинственен, и каждая из этих черт подчеркивала другую. Он был мечтой многих девушек. Пусть я наивно заблуждалась о силе той власти, которой обладала, будучи агентом Короны, я все же замечала зависть, исходившую от девушек Долины Гейл, как жар от костра. Но со временем я увидела в Вонвальте и его недостатки: мнительность и привередливость. Он был склонен к унынию и неразговорчив, и всякий раз, когда представлялась возможность уединиться, он хватался за нее.
Ситуацию осложняло и кое-что еще. Вонвальт был не только моим нанимателем, но и моим защитником. Я знала, что он убивал людей, как в ходе Рейхскрига, так и исполняя долг Правосудия. И он без колебаний убил бы, чтобы защитить меня. Это пугало, но в то же время благодаря этому я чувствовала себя защищенной. Так что наши отношения были сложными. Они носили черты всего, что могло связывать мужчину и женщину: он был для меня отцом, дядей, братом, мужем – всем, кроме любовника, и, если задуматься, наверное, именно поэтому я так быстро позволила Матасу занять в моей жизни эту роль.
Я вдруг осознала, что уже давно молчу, погруженная в свои мысли. Все это время Матас ждал ободрения, а я его ему не давала. Я повернулась к нему и с жаром заговорила:
– Я тебя люблю и хочу, чтобы мы провели жизнь вместе. Но у меня есть обязанности. Сэр Конрад заключил со мной сделку. Я продолжу работать на него, пока мы не закроем дело леди Бауэр, а затем я сообщу ему о моем решении.
– И ты останешься? – спросил Матас.
Несмотря на вихрь мыслей и чувств, бушевавших в моей голове, я с уверенностью кивнула.
– Я останусь, – сказала я.
XV
Грейвс
«Вступить в Орден магистратов Империи – значит принять суровую жизнь, посвященную чести и долгу. Ни один посвященный не должен обманывать себя: это непростой путь, полный непростых дел».
Правосудие Реджинальд де Беренгар
Мальчика выкопали из могилы. Это сделали ночью, под покровом темноты. Вонвальт, Брессинджер, сэр Радомир и несколько стражников отправились на городское кладбище и, действуя по приказу Правосудия, выкопали кости. Затем они отнесли их мистеру Макуиринку – врачу, который занимался трупом леди Бауэр, – чтобы он их осмотрел.
– Мальчишку убили, – сказал мне Брессинджер позднее тем утром, попивая болотный эль из кружки. Мы сидели в кабаке неподалеку от Аптекарской улицы. Вонвальт все еще разговаривал с мистером Макуиринком. У Брессинджера же аппетит к расследованию на время пропал, и он отправился искать утешение в ближайшей таверне. – Его ударили по голове, как и мать.
– До чего же поганое дело, – сказала я, чувствуя себя отвратительно. Ведь это я придумала выкопать тело, и тогда мысль показалась мне хорошей; однако теперь, когда все было сделано, меня одолела глубочайшая печаль. При мысли о том, как несколько хмурых мужчин вытаскивали из земли кости давно усопшего мальчика, мне хотелось разреветься. Я жалела, что тогда не промолчала.
Брессинджер сделал большой глоток эля.
– Да уж. – Казалось, что он сейчас заплачет.
Какое-то время мы сидели молча, пили и слушали суетливую болтовню окружавших нас посетителей таверны.
– А как прошла твоя ночь? Ты ведь провела ее с тем парнем, Акером.
На этот раз я не покраснела, а просто кивнула.
– Да. Мы любим друг друга.
