– Я все сделаю, – сказала я, хотя выбора на самом деле и не было. Если я хотела и дальше оставаться на службе у Вонвальта – пусть лишь до завершения дела леди Бауэр и нашей с ним сделки, – мне нужно было привыкать к подобным секретным поручениям.
– Брессинджер останется в Долине Гейл, – продолжал Вонвальт, – инкогнито. Мне придется уехать. Устроим отвлекающий маневр. Притворимся, что мы разругались. – Он кивком указал на мой обритый висок. – Твоя рана будет убедительным предлогом. А сеанс якобы стал для тебя последней каплей. Скажешь привратнику, что ты сыта по горло имперской службой, и потребуешь убежища. Согласно законам канонического права, они обязаны предоставить его тебе на месяц, и, честно говоря, они наверняка будут рады возможности посмеяться над Орденом.
– Если в монастыре есть кто-то, кто руководит заговором вместе с Вогтом и Бауэром, он может заподозрить, что это лишь предлог, – сказала я.
Вонвальт медленно кивнул, не отводя от меня взгляда.
– Все возможно. Но, боюсь, нам придется пойти на этот риск, поскольку я больше никому не доверяю настолько, чтобы ввести их в курс дела.
– Вы хотите, чтобы я пошла туда сегодня ночью?
– Да, – сказал Вонвальт. – Нужно ковать железо, пока оно еще горячо. Я уже начал делать намеки на то, что скоро уеду. Лорд Саутер станет жертвой этого обмана; однако сэр Радомир будет поставлен в известность ради твоей безопасности.
– Какова моя задача? Найти Санджу Бауэр?
– Верно, – сказал Вонвальт. – Она – краеугольный камень нашей стратегии. Найди ее и выясни, что с ней произошло. Заставь ее назвать тебе имена тех, кто взял ее в заложники – если именно это с ней и произошло. А затем уходи оттуда.
Я немного поразмыслила.
– Быстро такое не провернуть, – сказала я. – Понадобятся дни, а может быть, и недели. Я не могу прийти к ним, притворяясь бедной раненой овечкой, а затем начать что-то разнюхивать. Даже если предположить, что меня не заподозрят, в монастыре свои правила. Меня заставят выполнять грязную работу и дадут лишь ограниченный доступ к монастырю. Это суровая жизнь. И за нее нужно платить трудом.
– Я знаю, – сказал Вонвальт. – Пока ты будешь там, я постараюсь разыскать Вогта и Бауэра. Первым делом отправлюсь в имперский путевой форт в Греше. Если у меня получится найти кого-нибудь из них, я применю Голос и заставлю их говорить. У меня более чем достаточно оснований, чтобы вытянуть признание, догадываются они об этом или нет. Если получится, я отправлю весточку Дубайну; он придет и вытащит тебя из монастыря – при помощи вооруженной стражи, если придется. Но если они пропали с концами, тогда, возможно, ты – наш единственный шанс разобраться с этим делом, прежде чем мы покинем Долину. А нам необходимо уехать отсюда поскорее, Хелена. Мы обязаны вернуться в Сову. Так что тебе придется постараться. Не будь опрометчивой, но действуй быстро. Я рассчитываю на тебя.
Снова повисла тишина. Сама того не желая, я ощутила, как ко мне начинает подкрадываться страх.
– Я хочу поговорить с Матасом, прежде чем отправлюсь туда.
Вонвальт, похоже, был немного разочарован этим, но он согласно кивнул.
– Тогда тебе лучше пойти к нему прямо сейчас, – сказал он. – Я хочу, чтобы ты постучала в ворота этого монастыря уже сегодня вечером.
* * *
Я быстро доела свой завтрак и покинула дом лорда Саутера. Время близилось к обеду, и на холодных, слякотных улицах было людно. Все искали, где бы укрыться от дождя. Я направилась прямиком к зданию стражи и нашла Матаса наверху, в общей комнате. Он был там один; остальные ушли с сэром Радомиром в таверну – несомненно, чтобы оправиться от устроенного Вонвальтом допроса и вскрывшегося в их рядах предательства.
Будь у меня больше времени, чтобы успокоиться или отдохнуть и поесть побольше, возможно, в тот день я была бы добрее к Матасу. Но я пребывала в странном, отвратительном настроении. Из-за того, что Вонвальт действовал все опрометчивее; из-за доходивших до нас слухов о восстании; и, наконец, из-за мельком увиденных мною ужасов загробного мира я начала испытывать те же чувства, что и когда-то в Мулдау, – потерянность, тревогу и уныние.
Матас сильно распереживался из-за раны на моей голове, из-за сбритых волос и из-за покушения на мою жизнь. Он знал и был дружен со стражниками, которые пытались убить Вонвальта и меня, что естественным образом подпитывало его чувство вины и досады. Он шагал по комнате из стороны в сторону, как зверь в клетке, кипя от злости и направляя ее то на моих неудавшихся убийц, то на меня саму за то, что мне вообще хватило безрассудства стать секретарем Правосудия. Как будто я была в этом виновата.
Его гнев был полной противоположностью той отрешенности, которую испытывала я, и наш разговор прошел не лучшим образом. Несмотря на то что мы полюбили друг друга, и полюбили сильно, мы слишком мало времени провели вместе. Я не представляла, как укротить его бессильный гнев; и, честно говоря, меня сильно раздражало проявление этих чувств, пусть и возникших на почве привязанности и желания меня защитить. Предыдущие дни я провела с Вонвальтом, Брессинджером и сэром Радомиром, и теперь, когда я вернулась к Матасу, мне казалось, что он ведет себя по-детски наивно. Путешествуя по миру, я повидала гораздо больше, чем он, и бывала в настоящей смертельной опасности. А на Долину Гейл никто не нападал с тех пор, как пятьдесят лет назад Рейхскриг подчинил Хаунерсхайм Империи. Насколько я могла судить, Матас проводил свои дни, слоняясь по городу в дорогих доспехах почти без дела. Какое он имел право читать мне нотации о том, что опасно, а что нет? Мне казалось, что он говорит со мной свысока, и это лишь вдохнуло новую жизнь в мои опасения о нашем будущем.
В конце концов, когда пришло время сообщить Матасу о плане Вонвальта, я сделала это равнодушно, словно говорила с обычным знакомым. После я предупредила его, чтобы он ни при каких обстоятельствах не пытался связаться со мной. А затем я смотрела, как Матас пытается подобрать слова, чтобы выразить свои чувства.
– Мне кажется, ты изменилась, – наконец тихо сказал он. – Мне кажется, что ты больше не хочешь быть со мной.
– О чем ты? – спросила я. Я старалась говорить участливо, но на самом деле его тон лишь разозлил меня. После того, что прошлым днем в трактире наговорил пьяный Брессинджер, мне казалось, что я начинаю презирать Матаса за то, что еще даже не случилось. Глубоко в душе мне уже казалось, что остаться с ним было бы неправильно, даже несмотря на мои чувства к нему. Разве я могла отказаться пойти по стезе Правосудия после всего, что видела в последние месяцы? Зная о млианарах, храмовниках и хитросплетениях имперских политических интриг, творящихся за кулисами? Если я желала постоянства в своей жизни, то лучше было добиться его, взяв дело в свои собственные руки, а не прячась в каком-то провинциальном городке, пока весь цивилизованный мир рушится вокруг нас.
Вышло так, что слова Брессинджера, пусть и произнесенные спьяну и в сердцах, запали мне в душу. Они ударили по моим тайным страхам, как молот по раскаленному докрасна мечу. Могла ли я быть уверена в том, что Матас не захочет, чтобы я сидела дома и проводила свои дни, нянчась с детьми?
