Я снова сложила письмо, убрала его на место, вернула фальшивое дно и прикрыла его исподним. Больше я не смела оставаться в спальне. Стало ясно, что Фишера и Клавера что-то связывало, а этого было достаточно, чтобы Вонвальт смог выбить из Фишера правду, прижав его посильнее Голосом Императора.
Я закрыла ящик, радуясь, что это опасное предприятие завершилось, повернулась, чтобы уйти…
…и застыла в ужасе, услышав, как дверь в покои распахнулась.
Я лихорадочно огляделась. В комнате было лишь одно место, где можно было спрятаться, – под кроватью. Я вмиг очутилась на полу и скрылась из виду, стискивая кулаки и зубы. Мое сердце бешено колотилось, и я была уверена, что его услышат.
Мне хотелось плакать. Я была так уверена, что услышу, когда завершится бдение, и не подумала, что все обитатели монастыря могут разойтись, не поднимая большого шума. Хотя, возможно, они все же шумели, но я была слишком увлечена чтением писем и не заметила этого; или же толстые каменные стены поглотили весь звук. Это было не важно.
Кровать была достаточно высокой, чтобы я могла выглядывать из-под нее, и при этом достаточно низкой, чтобы меня было не видно. Я попыталась успокоить себя несколькими глубокими негромкими вдохами.
Под кроватью не лежали вещи, и ни у кого не было причин заглядывать под нее. Мне оставалось лишь взять себя в руки и ждать, когда представится возможность уйти.
Я услышала, как Фишер что-то делает в приемной; затем, когда с его возвращения не прошло и пяти минут, раздался стук в дверь. Фишер вздохнул, и я услышала, как дверь отворилась.
– Брат Уолтер, – сказал Фишер. До спальни донесся шум толпы, расходившейся по коридорам: слышались шаги, праздные разговоры, чей-то радостный смех. В тот миг меня страшно терзало желание оказаться среди них. В какую безвыходную ситуацию я себя загнала! Впрочем, совершенно во всем я винила Вонвальта.
– Тебя что-то тревожит? – устало спросил Фишер.
– Та толская девчонка. Которая просила убежища.
– Вот как, – нетерпеливо сказал обенпатре. – Я устал, брат мой. Что случилось?
– Она не в своей келье.
Я прикусила руку, чтобы не вскрикнуть. Я ощущала себя лисицей, попавшей в капкан. Меня захлестнул животный страх, первобытный и неукротимый. В голову полезли безумные мысли: возможно, я могла проскочить мимо них, выбежать из покоев, промчаться по лабиринту коридоров, выскочить из главного входа, пробежать мимо привратника… Но что потом? Мысли о побеге были вытеснены более темными образами, просочившимися в мое сознание, как горное масло в песок. Я представила, как меня убивают на холодной, опасной дороге к городу, пронзают мечом и оставляют замертво на обочине или хуже – разбивают мне голову, как леди Бауэр, и швыряют, задыхающуюся и оглушенную, в ледяную Гейл.
– Разве она не больна? – спросил Фишер. – Мне так сказали.
– Якобы больна.
– Тогда, возможно, ее замутило, и она вышла.
– Ее нет нигде в женских уборных.
– Что я тебе об этом говорил? – резко сказал Фишер. – Мы уже обсуждали подобные выходки.
– На этот раз все по-другому. – Уолтер говорил почти раздраженно, но давление церковной иерархии заставляло монаха держать свой гнев в узде. – Я ее подозреваю.
– В чем?
– В том, что она попросила убежище под ложным предлогом.
Фишер наигранно вздохнул.
– Мы это уже проходили.
– Я же вам говорю, на этот раз все по-другому. Сестра Кляйн была лгуньей. Вы же знаете, эти венландцы врут как дышат. Она…
Я представила, как Фишер поднимает ладонь, заставляя его замолчать.
– Моя снисходительность едва выдерживает тяжести твоего греха, брат, – сказал обенпатре.
– Я делаю лишь то, что, по моему мнению, идет на благо монастыря, – проворчал Уолтер. – На благо Ордена. Вам не кажется странным, что она пришла сюда? Секретарь Правосудия – и в монастырь? Она наверняка что-то вынюхивает.
– И что же она может здесь найти? – спросил Фишер.
Снова тишина. Я воображала, что брат Уолтер неловко мнется под взглядом своего владыки. Что же он скрывал? Эти двое беседовали вовсе не как заговорщики; и, если подумать, разве я нашла в тех письмах что-нибудь по-настоящему обличительное? Хоть что-то, что нельзя было оправдать? Разве не мог Фишер передавать храмовникам деньги, которые считал полученными законно? Разве не могло оказаться так, что подельником Вогта и Бауэра был брат Уолтер? Мне казалось, что я подошла вплотную к разгадке секретов монастыря, но не могла поделать с этим ровным счетом ничего.
– Выгоните ее, – настойчиво сказал брат Уолтер, пропуская вопрос своего владыки мимо ушей. – Вам даже не нужно называть причину. Так будет лучше для Ордена.
Я услышала, как Фишер поднялся из-за стола.
– Я решаю, что лучше для Ордена, – сказал он. – А теперь уходи, брат, и оставь девчонку в покое. Ты больше не станешь следить за ней.
Снова повисла тишина, во время которой я представляла себе, как Уолтер со злобой сверлит Фишера взглядом. Затем из приемной донеслись его шаркающие удаляющиеся шаги, и вскоре я услышала, как закрылась дверь.
Фишер тяжело вздохнул, после чего послышался шорох, будто кто-то трет двумя руками небритое лицо. Затем обенпатре громко и отчетливо произнес:
– Можешь выходить. Он ушел.
XX
Дары Культаара
«Немногие будут рады тому, что вы умнее их. Всякий предпочтет бред безумного соседа словам самого ученого человека в Сове».
Сэр Уильям Честный
С моих губ помимо воли сорвался тихий стон. Беспомощный, несчастный всхлип обреченной девушки. Пробирался ли ты, читатель, когда-нибудь туда, где тебе быть не дозволено? Случалось ли так, что твоя жизнь стояла на кону – или ты хотя бы думал, что это так? Если нет, тогда я не могу передать тебе, какой страх охватывает человека, оказавшегося в подобной ситуации. По моему опыту, страх этот хуже того, который испытываешь на поле боя, сражаясь насмерть. Битвы ужасны сами по себе, но этот ужас материален, и если ты вооружен, то твоя судьба хотя бы отчасти находится в твоих руках. Здесь же я была бессильна. Даже в самом лучшем случае, если бы оказалось, что Уолтер – настоящий организатор преступной схемы, а Фишер покровительствовал саварским храмовникам из благих, хотя и ошибочных, побуждений, обенпатре все равно вряд ли бы понравилось, что я влезла в его личные покои и рылась в его письмах.
– Ну же; мне что, весь вечер ждать? – нетерпеливо сказал Фишер. – Выходи, он ушел.
Потными, трясущимися руками я стала подтягиваться, чтобы вылезти из-под кровати. Я чувствовала себя так, словно шла на виселицу – хотя, если ситуация действительно была настолько плоха, как мне казалось, то повешение было бы не самым дурным исходом.
