– Мне жаль, Хелена, – услышала я голос Вонвальта.
Я повернулась и увидела, что он стоит в дверях, румяный от холода, высокий и внушительный, в одежде под стать и в тяжелом плаще. От него исходил холод, и он был весь забрызган грязью.
Я снова повернулась к Матасу. Признаю, мне было трудно не винить Вонвальта.
– Мне сказали, он пришел туда, чтобы найти тебя, – негромко сказал сэр Конрад. – Не сомневаюсь, им двигали любовь и забота. – Вонвальт говорил мягко, и от его слов мне на глаза навернулись новые слезы. – Скоро состоится суд, – сказал он. – Сегодня я получу от Бауэра и Вогта признания…
– Вы думаете, мне не все равно? – рявкнула я. Меня переполнял гнев. Я раскраснелась, и у меня внезапно закружилась голова. – Вы думаете, все это имеет для меня теперь хоть какое-то значение?
Вонвальт остался на месте. Он смотрел на меня так, будто пытался извиниться одним взглядом, но было ясно, что говорить он ничего не собирается. То ли ему было неловко, то ли он считал, что Матас был допустимой потерей для успеха миссии, то ли и то и другое. Как бы там ни было, я хотела, чтобы он ушел.
– Убирайтесь, – прорычала я. – Я не желаю вас видеть.
Вонвальт кивнул.
– Как скажешь, – сказал он и ушел.
Я рыдала до тех пор, пока не охрипла и не выплакала все слезы.
* * *
Люди приходили и уходили. Я слышала обрывки новостей: что монастырь был распущен, что монахи и монахини были задержаны и ждали допроса, что лорда Саутера арестовали и что Легионы шли на город, дабы восстановить в нем порядок и взять казначейство под стражу.
Все эти сплетни были либо лживы, либо сильно преувеличены. Действительно, пока я днями и ночами дежурила у постели Матаса, люди сэра Радомира допрашивали всех обитателей монастыря. Эмилию арестовали и посадили в городскую тюрьму. Были совершены и другие аресты, а также несколько драматичных, но коротких схваток, во время которых приспешников Вогта либо убили, либо задержали, после чего казнили в соответствии с законом.
Монастырь не был распущен, но большую часть его деятельности – за исключением той, что была жизненно важна для города, – временно приостановили. Большинству монахов и монахинь запретили покидать кельи и выпускали их только для того, чтобы они могли поесть в общей столовой. Думаю, власти города боялись, что если они окажутся вместе, то сплотятся и взбунтуются, но я понимала, что большинство обитателей монастыря были совершенно безобидны.
Бауэра привезли в тюремной повозке, которую конвоировали имперские солдаты из путевого форта в Греше. Слухи о его причастности к убийству собственной жены распространились по городу как пожар, и я слышала, что, когда лорда везли в городскую тюрьму, толпа освистала его и закидала камнями. Какой бы приговор ни вынес ему суд, в обществе ему точно предстояло стать изгоем.
Санджу Бауэр освободили из темниц монастыря, и она вернулась в дом своей семьи. Сэр Радомир приставил к ней стражников, чтобы те охраняли ее и приглядывали за ней.
* * *
Матас умер на утро третьего дня, так и не придя в сознание. Даже сейчас мне трудно писать эти слова. Я все еще остро чувствую ту боль, которую мне причинила его смерть. Он был моей первой любовью, и его столь жестоко отняли у меня. Я не просто скорбела по нему; я скорбела по той жизни, которую могла провести. Которую мы могли провести вдвоем. Конечно, она прошла бы спокойнее и оказалась бы не столь насыщенной событиями, но она была бы моей, и мы были бы вместе. Из-за того, что у меня отняли возможность выбора – остаться или уйти, – вынести все это было гораздо труднее. Жизнь в моих глазах с тех пор чуточку поблекла и стала казаться менее яркой.
К чести Вонвальта, тем утром он ненадолго прервал свою работу. На кладбище рядом с храмом у городской стражи имелся свой участок земли, и мы провели там короткую службу, во время которой несколько человек, в том числе сэр Радомир и Вонвальт, произнесли короткие речи. Вонвальт также распорядился, чтобы отец Матаса получал пенсию из имперской казны. Вартан присутствовал на прощании, но смерть сына пробудила в нем давно похороненные предрассудки и обиды, и он не стал со мной разговаривать. С этим тоже было непросто смириться.
Я мало что могу прибавить на этот счет. Несмотря на то что я уже стара, некоторые раны никогда не заживают окончательно. Я много лет пыталась подавить эту боль, иногда успешно, но чаще всего нет. Однако я знаю, что чувствовала к Матасу и что почувствовала – до сих пор чувствую, – когда его не стало. Проливая чернила, я не исцелю эту рану, а лишь заново разбережу ее. Поэтому не стану останавливаться на этом дольше, чем необходимо.
Впрочем, даже тогда я не могла долго предаваться моему горю. Конец расследования стал лишь началом более масштабных событий, и, прежде чем завершить ту горестную главу в Долине Гейл, нам предстояло столкнуться с еще большим кровопролитием и новыми утратами.
XXIII
Подготовка к суду
«Крайне важно, чтобы судья не пожалел времени и полностью ознакомился с фактами и тонкостями дела, особенно если оно касается печально известного или всеми ненавидимого обвиняемого. Широкие массы, прознав о малейшей улике, легко приходят в ярость и поддаются желанию немедленно свершить правосудие».
Из «Сованского преступника» Катерхаузера Кодекс: Советы практикующим Правосудиям
Меня разыскал сэр Радомир. Пару дней я безвылазно сидела в трактире. У меня было предостаточно денег, которые прежде редко приходилось тратить. Так что я могла без труда оставаться там какое-то время. Мне хотелось немного побыть одной, предаться горю, а затем подумать, что же делать с моей жизнью дальше. Я не сомневалась, что Вонвальту известно, где я нахожусь. Я особенно и не таилась, и он наверняка хотел убедиться, что я в безопасности. Порой благодаря его присмотру я ощущала себя спокойнее. А иногда мне казалось, что он душит меня своей опекой. Будь Вонвальт кем-то другим, его внимание могло бы показаться пугающим, но я хорошо его знала и понимала, что оно рождено заботой обо мне, а не желанием контролировать каждый мой шаг.
Вот только иногда мне не хотелось, чтобы он обо мне заботился.
Я ожидала, что с разговором ко мне придет Брессинджер, а не сэр Радомир. Шериф тихонько постучал в мою дверь через два дня после смерти Матаса.
– Сэр… Радомир, – запнувшись, сказала я, когда распахнула дверь. Я сразу же страшно смутилась. Несколько дней я почти не мылась и была одета лишь в ночную рубашку. Мои волосы спутались и походили на птичье гнездо. Мне было бы совершенно начхать, увидь меня в таком виде Брессинджер, но сэр Радомир был нам почти чужим и к тому же являлся офицером на службе города.
– Мисс Седанка, – сказал сэр Радомир, делая вид, что не замечает моего кошмарного вида. – Правосудие Августа…
– Дайте мне минутку, – сказала я, покраснев от стыда.
– Коне… – начал было он, но я уже захлопнула дверь у него перед носом.
