– Мне кажется, что верно обратное, – сказал сенатор. Похоже, тон Вонвальта ничуть не оскорбил его. Мне вообще показалось, что вывести сенатора из себя было совсем не просто. – Тимотеус Янсен, – представился он мне и Брессинджеру, а затем обратился ко всем троим: – Не желаете ли вина?
Обезоруженный благодушием сенатора, Вонвальт смягчился.
– Да, не откажусь, – сказал он.
Пока Янсен наполнял четыре бокала, мы сняли плащи и расселись вокруг стола, стоявшего в углу шатра.
– Судя по виду, вы грозодец, – сказал сенатор, кивнув Брессинджеру. – Это – отменное пьолскимское вино. Десятилетнее.
Брессинджер невесело улыбнулся. Он, похоже, пребывал в том кислом настроении, которое часто одолевало его, когда он оказывался в присутствии облеченных властью людей. Несмотря на то, кем он был и чем занимался, пристав так и не смог избавиться от своей неприязни к Аутуну.
– Боюсь, что я не смогу оценить его по достоинству.
– Очень жаль, – сказал Янсен. – Что ж, в таком случае вам придется поверить мне на слово, что вино очень хорошее. Ваше здоровье.
Мы безрадостно подняли бокалы и выпили. Вино оказалось исключительно хорошим.
– Вы приехали прямиком из Совы? – спросил Вонвальт.
– Да, – сказал Янсен. – До меня и до большинства сенаторов дошли слухи о том, что вы поцапались с неманцем Бартоломью Клавером. Весь этот цирк здорово играет на руку вашим врагам.
Вонвальт сдавил пальцами переносицу.
– Я уже сыт по горло советчиками, которые приходят ко мне и толкуют об этом проклятом человеке. Он опасен.
Янсен указал на Вонвальта своим кубком.
– Он не просто опасен. Все гораздо хуже. Неманцы говорят о нем так, словно он – земное воплощение самого Бога-Отца. Куда бы ни пошел этот священник, он получает деньги и новых послушников. Кажется, такого наплыва в ряды храмовников свет еще не видел.
– Мне прекрасно известно, чем занимается Бартоломью Клавер. Вы не первый, кто предупреждает меня о нем. Я намереваюсь закончить суд в Долине Гейл, а затем отправиться в Сову и исправить то, что он и его приспешники там наворотили.
– Я очень рад это слышать, – искренне сказал Янсен. – Раз вы столь хорошо осведомлены, вам наверняка известно, что в столице магистр вашего Ордена выставляет себя в некотором роде дураком. Это секрет, но всем известно, что он ведет переговоры с млианарами.
– Как же вышло, что млианары стали столь могущественными? – спросил Вонвальт. Он был раздражен, но почти не подавал виду. – Они ведь столько лет представляли из себя лишь никчемное сборище мелочных крикунов.
– Превратности имперской политики, Правосудие. Орден магистратов всегда пытался оставаться выше этого гадкого мирка. Но, боюсь, Кейдлек разрушил стену, разделявшую наши сословия. Как оказалось, она была довольно тонка.
Вонвальт немного поразмыслил.
– Моя коллега из кожи вон лезла, чтобы объяснить мне ситуацию, но, боюсь, я до сих пор не осознаю ее тяжести. Расскажите своими словами; объясните все так, будто говорите с ребенком.
Янсен вздохнул.
– Ситуация запутанна, как паутина, и в то же время ясна как день. – Сенатор оттопырил большой палец. – Есть хаугенаты – родственники Императора с обеих сторон и те из нас, сенаторов, кто еще верен ему. – Теперь он оттопырил указательный палец. – Есть млианарские патриции – владельцы богатств и земель, которые много лет представляли собой лишь «никчемное сборище мелочных крикунов». Долгое время эти профессиональные нытики составляли крупное меньшинство в Сенате, а теперь стали опасным большинством. – Теперь сенатор оттопырил средний палец. – Еще есть Церковь Немы. Во многом она похожа на ваш Орден магистратов – отстраненная, она озабочена лишь проповедованием вечно растущей массе подданных Империи. И, конечно же, вечно жалуется на то, что у нее отняли все магические силы. – Сенатор уронил руку и пожал плечами. – Все они существовали в непростом, но действенном равновесии, нарушить которое, судя по всему, смог один лишь человек. Млианаров и саварцев уже связывала история, а теперь, когда благодаря Клаверу в сундуки и ряды храмовников потекли золото и люди, аппетиты млианаров стали поистине животными. Они осмелели. Неманцы же увидели способ вернуть себе силы и встали на сторону Клавера, задним числом назвав его «своим». Получилось неловко и забавно, ведь прежде они долгое время чурались этого священника и его радикальных взглядов. – Теперь сенатор взялся за указательный и средний пальцы, сложив их вместе. – Как видите, нас, хаугенатов, берут числом. Орден магистратов, который всегда был нашим союзником, оказался выведен из игры действиями Кейдлека, что сильно разгневало Императора. Его императорское величество остались почти в одиночестве.
Вонвальт отпил вина и немного поразмыслил.
– Я вижу запутанность. Но не вижу ясности.
– Власть, – просто сказал Янсен. – Все дело во власти. Клавер пытается заполучить ее для храмовников и для себя. Неманцы желают вернуть магические силы, отнятые Орденом. Млианары хотят сместить Императора, при этом продолжая управлять Сенатом. Они похожи на философов, сидящих в одной комнате, – каждый думает, что он умнее своего соседа. Каждый считает, что сможет обыграть всех остальных, но на самом деле мы движемся к падению и гибели. Я пытаюсь сделать все возможное, чтобы смягчить удар, но один из столпов нашего государства не доживет до конца этого года, в этом я совершенно уверен. А это все равно что сломать одну ножку стула – очень скоро он упадет целиком.
Несколько минут Вонвальт молчал. Он не был глупцом, хотя и вел себя неразумно. Янсен и Августа оба говорили ему одно и то же, и Вонвальт, глядя на изложенные ими доказательства, прекрасно осознавал всю серьезность ситуации в Сове. Но все это время он пытался решить две задачи, которые казались ему в равной степени важными. Думаю, лишь тогда, в шатре сенатора, Вонвальт наконец осознал, что он, как и многие другие, допустил страшную ошибку.
– Зачем Кейдлек ведет переговоры с неманцами? – спросил Вонвальт. – Он всегда был рассудительным, хотя и заурядным, магистром. Он платил дань религии ровно настолько, насколько требовало его положение, но я никогда не думал, что он – истинный верующий.
– Кейдлек всегда в душе был неманцем, – пренебрежительно сказал Янсен. – Это стало особенно заметно на склоне его лет. Я и многие мои коллеги не удивлены тем, что он решил сделать ставку именно на них. Но дело не только в Кейдлеке. Млианары запустили свои когти во многих Правосудий. Предубеждения магистратов просачиваются и в то, что они делают – они выносят решения в ущерб Короне, урезают оброки вассалам патрициев, отказываются от дел по общему праву в пользу церковных судей… Мои слуги почти ежедневно раскрывают тайные связи между членами неманской Церкви, млианарами и магистратами, все нацеленные на то, чтобы подкосить Императора и передать власть Сенату, который они желают взять под свой контроль.
Меня впечатлило, что Вонвальт сумел сохранить невозмутимый вид, хотя слова сенатора, обвинившего стольких Правосудий в продажности, наверняка потрясли и оскорбили его. В глазах Вонвальта быть Правосудием означало быть непогрешимым, представлять собой пример неподкупности и справедливости. В этом отношении он был довольно наивен.
