– Вы арестовали обенпатре Фишера, Правосудие, – крикнул Вестенхольц. – Он хотя бы сознался?
Вонвальт сжал кулаки.
– Сознался. И он умрет.
– Фишер – обенпатре Ордена святого Джадранко, – прокричал Клавер. – То, что он сознался в своих прегрешениях, в мошенничестве и убийстве, делает его собственностью неманской церкви. По законам сованского канонического права, он попадает исключительно под юрисдикцию церкви и должен быть судим коллегией церковных судей.
– Не несите чепуху, – рявкнул Вонвальт. – Маркграф Вестенхольц, своим присутствием здесь вы оскорбляете Императора и полностью попираете сованские законы и порядок их применения. Немедленно уходите и уводите отсюда своих людей!
– Оскорбляю Императора, – с мрачной ухмылкой сказал Вестенхольц. Он протянул руку, и один из воинов вложил ему в латную перчатку свиток. Я сразу же узнала обвинение с отсрочкой исполнения, которое сама же и составила.
Вестенхольц с насмешливой церемонностью развернул свиток.
– «По сему обвинению и до приведения в исполнение обвинительного заключения маркграф Вальдемар Вестенхольц обязан предстать перед судом, дата и способ проведения которого будут установлены позже. В случае, если маркграф будет признан виновным, он сможет уповать лишь на высочайшую милость Императора». Получается, я уже во второй раз наношу ему оскорбление?
– Ради Немы, маркграф, объяснитесь немедленно! – проревел Вонвальт. Он терял контроль над ситуацией, и я по прошлому опыту знала, что это выводило его из себя.
– Ваш суд, эти слушания, в каком бы виде они ни проводились и на какой бы стадии сейчас ни находились, завершены, – сказал Вестенхольц. – Обенпатре Фишер сознался. Он подчиняется законам церкви и будет взят мною под стражу. Патре Клавер и присяжные из числа церковных судей вынесут ему наиболее подходящий приговор. Немедленно освободите его.
– Вы говорите о законах и порядке их применения, но при этом плюете в лицо Императору, – прокричал Вонвальт. – Если у вас действительно есть законные претензии, то вы передадите их мне надлежащим способом, а не стоя во главе вооруженного войска!
– Я не стану выслушивать нотации о должном порядке суда и следствия от человека, лишившего одного из моих воинов головы на Хаунерской дороге! – взревел Вестенхольц, внезапно выйдя из себя. Я поморщилась. Стражники вокруг меня зашевелились.
– У вас здесь нет полномочий, маркграф, – сказал Вонвальт. – Забирайте своих людей и уходите.
– Сэр Конрад, вот мои полномочия, – сказал Вестенхольц, вынимая меч из ножен.
– Вы угрожаете Правосудию Императора клинком? Я знал, что вы глупец, маркграф, но это уже чересчур. У меня и до этого была уйма поводов, но за одно лишь это вас ждет виселица.
Вестенхольц снисходительно покачал головой.
– Дорогой мой Правосудие, – сказал он, обменявшись с Клавером злобными ухмылками. – Вам действительно стоит как-нибудь заглянуть в Сову. Напомните-ка, когда вы были там в последний раз?
Вонвальт ничего не сказал. Я видела, как он стискивает зубы. Ему следовало внимательнее отнестись к предупреждениям Августы. Ему следовало прислушаться к ним гораздо раньше, и он это понимал.
Вестенхольц вздохнул.
– Смотрите, – сказал он, свободной рукой бросая обвинение Клаверу. Жрец демонстративно разорвал его и уронил на землю. – В этом и заключается разница между листом бумаги и сталью. Если вы до сих пор этого не уяснили, то скоро поймете. – Маркграф повернулся к рыцарю, к седлу которого была привязана клетка с лисицей. – Убей животное, – сказал он.
– Нет! – пронзительно закричала я.
– Именем Немы, Вестенхольц, немедленно прекратите это безумие! – прогремел Вонвальт Голосом Императора. На маркграфа и Клавера это не подействовало, но стоявшие вокруг них солдаты пошатнулись, как от мощного удара.
– Ради Немы, да дай же ее сюда, – рявкнул Вестенхольц на оглушенного рыцаря и вырвал бьющуюся лисицу из стальной перчатки всадника.
Вонвальт отчаянно повернулся к Августе.
– Реси, ты должна освободиться! – отчаянно сказал он.
Августа напряглась. На ее лбу заблестел пот.
– Это безнадежно, – сквозь стиснутые зубы пробормотала она. – Мне не хватает сил.
– Пожалуйста! – сказал Вонвальт, схватив ее за руку. Но та же сила, что заставила его отшатнуться в первый раз, снова обожгла его. Казалось, будто связывавшая Августу руна стояла перед ним огненной стеной.
– Ты… хороший человек, Конрад. Ты всегда был мне очень дорог. Спаси Орден. Пусть… свершится правосудие.
Я снова повернулась к Вестенхольцу. Тот прижал клинок к горлу лисицы.
– Подождите! – закричал со стены Вонвальт, вцепившись руками в холодный каменный зубец. – Просто подождите минуту! Будьте вы прокляты, да подождите же!
Но его слова не могли ничего изменить. Вестенхольц провел клинком по шее вырывающегося животного. Это заняло лишь миг. Лисица коротко взвизгнула и умерла. Ее голова почти полностью отделилась от тела. Из глубокой раны полилась густая кровь, запачкавшая попону коня маркграфа, и черты лица Вестенхольца исказило отвращение. Он отшвырнул лисицу на землю и вытер меч.
Я снова посмотрела на Августу. Ее глаза расширились, она издала краткий захлебывающийся звук, а затем рухнула Вонвальту на руки. Несколько стражников бросились к ней, чтобы не дать ей разбить голову о каменную амбразуру. В первый миг я подумала, что она умерла; затем в мое сердце прокралась ненавистная надежда, и я решила, что она не только выжила, но и смогла вернуть сознание обратно в собственное тело. Однако после нескольких секунд стала очевидна мучительная истина: сознание Августы погибло вместе с лисицей, к которой оно было приковано. Ее глаза оставались стеклянными, и в них больше не горела искра мысли. Одним взмахом руки ее превратили в пускающий слюни овощ.
Вонвальт был сражен. Он опустился на колени и трясущейся рукой гладил лицо Августы, снова и снова извиняясь. Дело было не только в том, что он потерял близкую подругу и бывшую возлюбленную, а еще и в том, что означала ее смерть. Она означала возвращение в мрачные дни Рейхскрига, когда закон и порядок имели гораздо меньшее значение, чем то, чья армия была больше. Во времена гнусных людей и темных дел.
Вонвальт явно не ожидал, что ситуация настолько обострится и дойдет до того, до чего дошла. Думаю, он искренне верил, что сможет удержать Клавера и Вестенхольца в узде и в конце концов заставит их ответить перед законом. Если в случившемся и можно было найти хоть что-то положительное, так это то, что Вонвальт полностью лишился своих наивных воззрений. Однако, как предстояло выяснить мне и многим другим, вместе с ними он потерял и несколько хороших качеств.
– Солдаты городской стражи, – обратился Вестенхольц к стоявшим на стене. – Я – Вальдемар Вестенхольц, маркграф Моргарда и лорд Хаунерсхайма. Со мной – патре Бартоломью Клавер. Мы здесь для того, чтобы взять под стражу обенпатре Фишера. Я не знаю, что вам сказали ваши господа, но мы пришли сюда только за ним. Вам нет нужды бояться ни меня, ни моих людей. Я прошу лишь открыть ворота, чтобы мы забрали нашего подопечного и ушли.
