– Дедушка, а почему вы меня все время Наденькой называете? – усмехнулась Анжела, помогая ему устроиться на мягкой тахте. – Вы же прекрасно знаете, что меня не так зовут.
– А сама что думаешь?
– Думаю, что на Наденьку вашу похожа.
– Правильно мыслишь, и поэтому тоже.
– Так расскажите мне о ней, – воодушевилась Анжела, которой не хотелось возвращаться в гостиную к Каролине.
– А что рассказывать? Любил, не сберег.
– Она погибла?!
– Да что ты, брось глупости говорить! До сих пор жива-здорова. Не сберег-то свою любовь. Она на самом деле есть, – дед подмигнул и улыбнулся.
– Так бы хотелось этому верить, – вздохнула Анжела, усаживаясь рядом. – Мне вот не встречалась такая, чтобы забыть обо всем и броситься в омут с открытыми глазами!
– А замуж шла без любви?
Анжела промолчала. Она едва не выдала себя, разоткровенничавшись.
– То-то и оно. Без любви замужество – похороны. Я тебе скажу, девонька, что мы по-настоящему живем, умирая от любви.
– Да вы романтик! Как хорошо сказали!
– Это не я сказал, а кто-то другой. Но смысл верен.
– А что случилось с Надей и вами? – продолжала допытываться Анжела.
– В том-то и дело, что ничего не случилось. – Бенедикт Аполлинарьевич прикрыл глаза, и поначалу Анжеле показалось, что он заснул. Но внезапно он заговорил опять: – Молодые мы были, во всем начинающие. На молодежной стройке встретились, что уже строили, точно не помню, а вот ее глаза до сих пор забыть не могу. Она сама ко мне подошла на субботнике, помогла…
– Бревно нести?
– Почему бревно? Мы барак строили, она гвозди подала. И так посмотрела, как огнем обожгла. Она и была такая огненная, как ты. Ты не стригись. Тебе идет.
– Не буду, – пообещала Анжела.
– Я ее в кино пригласил. В темноте за руку держал. На танцы ходили. Знаешь про комсомольское расстояние?
– Нет. Что это такое?
– Это когда танцующая пара держится друг от друга на расстоянии вытянутых рук. Так и танцевали.
– Так это же глупо, – рассмеялась Анжела.
– А нам тогда так не казалось, – вздохнул дед. – Нам казалось, что ближе нас нет.
– Что же случилось?!
– Она в нашем комсомольском хоре пела. Хорошо выводила, душевно. Приехало раз начальство, увидело ее и пригласило мою Наденьку в областной центр. Она ехать не собиралась. Отказывалась, меня не хотела оставлять. Но я настоял, чтоб судьба ее иначе устроилась. Тяжелый на стройке труд был тогда. Уехала она, писать обещала. И писала, я получал ее весточки. Потом меня на другую стройку перевели, а ее в столичный хор позвали. Мы и потерялись.
– И всё? – разочарованно протянула Анжела.
– Нет, не всё. Встречались раз. Я на ее концерт в столице билеты у спекулянтов купил. Хорошо она пела, и плясать ее научили. Солировала уже. А я стройкой управлял на Урале. Хотел подойти, да передумал, издали любовался. А после закрутился, на повышение пошел, да и она карьеру сделала. Возьми со шкафа папку.
Анжела встала и подошла к шкафу. Действительно, на нем лежала старая папка с газетными вырезками.
– Потом еще виделись. На банкете после концерта. Бенефис ее был. Я поодаль стоял, ждал, узнает ли. Не узнала. Я и не стал подходить, чего уж. У меня – жена, дети, у нее – третий брак. Или четвертый. Так и не сложилось у Наденьки личное счастье, да и у меня так, пустота одна. Работа спасала.
– Это она?! – Анжела открыла папку и потрясенно уставилась на снимки.
С пожелтевших страниц на нее смотрела молодая Надежда Русанова, популярная певица прежних лет. Певица на фото старела, старела, превращаясь в пожилую даму с русской косой вокруг головы, в милую старушку с добрыми печальными глазами…
– Она. – Бенедикт Аполлинарьевич бережно взял вырезку. – Красавица.
– А что сейчас?!
– А что сейчас? Тут пишут, что она счастлива в окружении поклонников. Детей себе не нарожала. Но карьеру сделала. Может, и стала счастливой, кто ж ее знает. А меня не узнала. Может быть, помнит молодым.
Столько горечи было в этих словах, что Анжела утерла непрошеную слезинку.
– Так вы бы ей позвонили!
– Телефоны не работают, – усмехнулся дед.
– Я не верю вам, – покачала головой Анжела. – Вы хотите ее увидеть.
– Кто знает, чего я хочу? – пробурчал он. – Иди, Наде… иди. Устал я, спать буду.
– Она вам снится? – обернулась возле двери Анжела.
Бенедикт Аполлинарьевич сидел, задумавшись, с папкой на коленях и разглядывал снимки.
– Снится.
– Тогда я знаю, что сделаю!
– Ты уже наделала делов-то, – отмахнулся дед. – Ускачешь, разгребай тут после тебя.
– Я не могу обманывать этого святого человека!
– Кого, Анжел, Ленечку?
Подруги стояли на крыльце и курили. Анжела нашла на тумбочке в коридоре зажигалку и пачку сигарет. Желание затянуться стало непреодолимым, и она позвала с собой подругу (пока мужчины были заняты рассказом Каролины о парижских улицах красных фонарей). Юля курить отказалась, считая, что раз они решили в новом году бросить, то не должны отступать. Анжела бы не отступала, но события последнего времени просто выбили ее из колеи.
– При чем тут твой Ленечка?! Я говорю про Бенедикта Аполлинарьевича! Он такой чуткий и романтический! Представляешь, сказал, что мы по-настоящему живем, только когда умираем от любви. Юлька, ты умираешь? – Юля неопределенно мотнула светлой головой. – А я вот нет. Значит, получается, что и не живу вовсе, а так, существую.
На улице романтично большими пушистыми хлопьями падал снег, мягко заметая и без того белую дорожку. Тонкий луч фонаря пронизывал пространство, словно освещал путь к счастью, и терялся в метели. Под фонарем стоял укутанный Сережа и задумчиво хмурился. Евгений пообещал ему запускать петарды, и он терпеливо ждал, когда дядька вспомнит об обещании.
– Вот дитя любви, – кивнула на Сережу Анжела. – Наверняка Аполлинарий любил его мать!
– Говорит, что любил, – неохотно согласилась Юля. – Но она для него умерла. В один не прекрасный день она села за руль своего автомобиля и больше не вернулась.
– Неужели? Жаль сиротинушку!
– Не в этом смысле. Она уехала с любовником, а сына оставила Лене с Клементиной. И больше не подавала признаков жизни.
– Вот, – вздохнула Анжела, – я и говорю, что не могу больше обманывать этих людей! Они и без меня столько пережили.
– Нет, Анжела, – попросила Юля с жаром, – продолжай обманывать! Пожалуйста! Ради меня, еще немного! Я чувствую, должно что-то произойти.
