— Перегорело? — спросил он, так и не отстранившись.
— Сережа… — беспомощно начала я. Что я скажу? Все и так понятно.
— Плохо мне без тебя, Санечка. Очень плохо, — он выпрямился — на светофоре как раз загорелся зеленый.
Машина тронулась. Теперь Сергей тоже молчит, глядя на дорогу. Я только сейчас замечаю, что на нем та же льняная рубашка, что была в первую нашу встречу. Как символично, да?
В горле неприятный колючий ком, но плакать нельзя, и дело тут даже не в то, что smoky eyes старательно нарисованный Надюшкой превратится в грустную панду, а в том, что слезы — это слабость, а слабой я сейчас быть не могу. Беседовать с Топольским нужно на равных, чтобы он меня услышал. И у меня получится, наверное, если он больше не станет меня целовать.
На лобовое стекло упали первые капли дождя, Топольский включил дворник, все так же, не глядя на меня. Молчание становится все более натянутым. Интересно, о чем он думает?
— Сережа, — не выдержала я, когда тишина стала такой вязкой и тяжелой, что ее можно было потрогать руками.
— Да?
— Ты понимаешь, что у меня шанса на ошибку нет, я не хочу снова себя собирать из кусочков.
— Я тебе это и не предлагаю. Я уже сказал, что у меня все всерьез, самому страшно, насколько всерьез. Стал бы я срываться с гастролей ради твоего концерта, если бы хотел только поиграть?
— Кто знает, как ты за девушками ухаживаешь, вдруг это для тебя в порядке вещей?
— Ревнуешь? — Сергей наконец посмотрел на меня, — Зря. Саш, прости, но у меня между отношениями и работой обычно перевешивает работа. Обычно, но не с тобой.
— Могу гордиться?
— Можешь. Но меня это пугает, если честно. Напомни, куда сейчас сворачивать?
— Направо и до конца.
Если бы Топольский начал увиливать и клясться мне в верности я бы не поверила, а вот эта его честность меня обезоружила. Он, в отличие от меня, был готов душу вывернуть, если понадобится.
Пока я думала, мы добрались до Лугового. Лениво шурша дождевиком подошел охранник. Имени я его не помню, лопоухий парнишка появился совсем недавно.
— А Александры Алексеевны… ой, здрасти! — это он увидел меня на пассажирском кресле.
— Вечер добрый. Шлагбаум поднимите, пожалуйста, — ответил за меня Топольский. К нашей охране теплых чувств у него так и не появилось.
— Зря ты так, — усмехнулась я, — парень вон под дождь вылез ради тебя.
— Лучше б он за твоими воротами смотрел, чтоб туда ничего не подкидывали.
— Видишь, вроде ничего больше не подкидывают, — я нажала на брелок и ворота послушно разъехались.
— Неисправимая оптимистка, — покачал головой Сергей, глуша мотор.
— А где собака? — уже на крыльце спросил Топольский.
— У Андрея. Я ведь дома не живу.
Краем глаза я проследила за реакцией на мои слова, но ревности я не увидела. Одумался?
* * *
Сергей.
— Подождешь? — спрашивает Саша, открывая входную дверь, — Я чайник поставлю и переоденусь.
— Я покурю пока.
Дождь все еще льет, а мне не по себе. Я сейчас тот самый палач, который будет загонять иголки под ногти, заставляя вспоминать то, что очень хочется забыть. Неприятная роль, не таким я хотел быть в глазах любимой женщины.
Я оборачиваюсь на шаги.
— Теперь ты никуда не денешься, — улыбается она уголками губ, ставя на столик две чашки с чаем.
— Ты не представляешь, как мне иногда хочется, чтоб кто-то наливал мне чай не спрашивая.
— Это такая же проблема, как и поговорить? — она подошла к перилам достала из кармана большой толстовки, накинутой на плечи, пачку сигарет. Суетливым движением вытряхнула одну и заозиралась в поисках зажигалки.
— Проблема, — я щелкнул своей, слабый огонек на мгновение осветил ее лицо.
— Спасибо. Начнем душевный стриптиз? Правда я никому не рассказывала кроме врача и в суде. Вряд ли с тобой будет легче.
— Я знаю достаточно, чтоб не заставлять тебя вспоминать.
— Что конкретно ты знаешь?
— Что ты любила, а он мудак. Что играл, что подставил тебя, откупился. Про клинику знаю, про шрамы.
— Действительно, почти все. Как интересно у тебя все в три предложения вместилось. А шрамы…Это вторая попытка была, если бы не Андрей, то, наверное, с первого раза бы получилось.
— Вторая?
— Да, первый раз я хотела в окно. Пятый этаж, внизу асфальт, вряд ли бы спасли. Не надо меня жалеть, уже все сгорело давно, обида только осталась, что нормальной жизни у меня не будет.
— Знаешь, — она помолчала, — я всегда хотела, чтоб как у родителей — семья, посиделки вечером на крыльце, любовь, доверие, дом, где любят гостей, пахнет сдобой и кофе. Я так радовалась, когда это платье дурацкое выбирала, представляла, как все потом будет — дом, семья, дети… а потом… потом он мне жизнь сломал. Клиника, экспертиза, суды. На последнем он уже не стеснялся, проклял меня, орал, что я хуже шлюхи и никому теперь не нужна, потому что меня даже трогать противно. А я ведь просто рассказала, где у него тайник с наркотой.
— И ты поверила?
— В голове тогда щёлкнуло, и установка осталась. А потом… у меня ведь не было никого, чтоб опровергнуть.
— И не ухаживал никто?
— Пытались. Но не все такие настойчивые, как ты. Остальные либо дружат со мной, либо просто решали, что у меня характер не сахар и я стерва. А ты мне систему сломал.
— Со мной твой дурной характер не работает?
— Влюбилась, потому что. И испугалась, потому что не знала, что с этим делать — будущего ведь со мной нет.
— Есть. И я очень на него надеюсь.
— Я не хочу быть чемоданом без ручки — бросить совесть не позволяет, и нести тяжело. Да и разве что-то серьезное будет?
— Будет. Иначе бы меня здесь не было.
— Ты не понимаешь — во что лезешь, — она покачала головой, — рыцарь в сияющих доспехах.
— Я знаю, что без тебя очень плохо, а твое безразличие — больно.
— Больно… — она вдруг зло усмехнулась, — а мне не больно понимать, что шансов у меня нет ни на что? Довериться и понять, что ошиблась, что ты в глазах человека, которому ты решилась что-то рассказать, в которого влюбилась по уши, та самая шлюха? Не больно пить таблетки и реветь по ночам в подушку, потому что все, чего ты хочешь, чтоб последних четырех лет просто не было. И это навсегда, понимаешь? На всю жизнь. Вечный страх, кошмары. Воспоминания. И я уже смирилась с этим, свыклась. А тут ты… — девушка судорожно вздохнула, — а я с тобой живая. Я могу нравится, могу влюбиться, мне с тобой хорошо и в то же время ужасно страшно! Страшно, то все это игра, что все обман… Верить страшно… — она вдруг затихла и продолжила спокойнее, — А ты не понимаешь, чего хочешь. Не понимаешь, что тебя со мной ждет. Зачем я, если есть нормальные, Сереж? Те, кто не просыпается с криком от кошмаров, у которых нет панических атак, кто не боится воспоминаний?
