— Смешно тебе, да?
— Нет, я все понимаю, но иногда ты правда такая глупышка. Давай к этому разговору вернемся, когда все закончится? А пока расслабься, ладно?
— Думаешь?
— Уверен.
* * *
В подъезд я прошмыгнула в обход домофона — придержала дверь бабушке с собачкой и, дождавшись, пока они выйдут, зашла. Лифт у Лешки похож на капсулу смерти, поэтому проще пешком — всего три этажа по широкой лестнице.
В глазок младший Ольшанский не смотрит принципиально, поэтому дверь распахнулась почти сразу.
— Привет.
— Привет. Батя звонил?
— И батя тоже, — я протиснулась мимо Лехи в квартиру и поморщилась. Вот уж у кого холостяцкая берлога!
— Лечить будешь?
— Неа, я поговорить. Ты ж меня игноришь, друг, товарищ и брат.
— Не игнорю я.
— Вот и не игнорь. У тебя чай есть? Или только то, что горит?
— Батя нажаловался?
— А я сама не вижу? — я кивнула в сторону мусорного ведра, из которого торчали горлышки бутылок.
— Шур, вот че ты приехала?
— Соскучилась. Чай мой где?
Лешка со вздохом щелкнул чайником, а я внимательно рассмотрела голую спину. Синяков нет, может в этот раз без историй обошлось?
— Ты б оделся.
— А что? Я такой красивый?
— Ой, Леха, я тебя в детстве без штанов видела, что мне твоя тушка?
Леха состроил мне рожу и ушел за футболкой, а я нашла в его бардаке чистую кружку и пачку чая.
— Ну и чего хотел батя? — спросил уже одетый Леха, появляясь на кухне.
— Переживает за тебя. Отмазывать тебя устал, про пенсию думает.
— Я ж сказал — лечить будешь, — Леха закатил глаза.
— Не перебивай. Я не поэтому приехала. Есть большая вероятность, что Дима, все-таки, жив.
— Приплыли!
— В его колонии есть ещё случай с таким же сценарием — драка, обезображенное лицо, смерть, а человек жив, на свободе, просто выглядит иначе.
— А как его опознали тогда?
— Отпечатки в этой схеме менять не научились. Прозаично все.
— То есть лицо… пластика, что ли?
— Видимо. Знаешь, нам рассказывали, курсе на втором, что чтоб изменить лицо его не обязательно перекраивать, можно форму бровей изменить и уже другой человек. Так что Дима мог кости и не ломать, а так, слегка подправить — разрез глаз, форму носа, например.
— Жалко, наверное, свою рожу смазливую было, — скривился Леха, — И делать что, если он живой?
— Не знаю, но я за тебя тоже боюсь. Андрей и Надька так активно в это не лезли, ну показания и все, а ты?
— Думаешь, будет гадить?
— Его любовница меня убить хотела, — напомнила я, — Лех, ты осторожнее. Дима более отбитый, ему терять нечего.
— Да бред это…
— Не бред. Я редко что-то прошу.
— Ладно, — сдался Леха.
— Дядя Игорь переживает. Прозвонил бы ему?
— Не хочу.
— Что опять не поделили?
— Взгляды на жизнь.
— Леш…
— Шур, не лезь, посремся.
— Пусть так, — я достала сигареты и закурила, — что со взглядами на жизнь?
— Шура… — недобро начал Леха.
— Я не отвяжусь, — предупредила я, — ты это знаешь.
— А ты знаешь, что я тебя не пошлю, — Лешка присел на подоконник, — и пользуешься этим.
— Я жду?
— Да к матери я ездил. Батя узнал — взбеленился.
— Как она? — Лешкину мать, тетю Лилю, я помнила плохо — с дядей Игорем они развелись, когда мы с Лехой еще ели песок. Ну, нормальную помнила плохо.
— Так же, если не хуже, — Лешка вздохнул.
— Узнала хоть тебя?
— Нет, — друг нахмурился и отвернулся.
— Леш, ну ты же понимаешь, что это ее выбор. Ты ведь и кодировал и по врачам таскал, а сколько до этого дядя Игорь пытался? Ну не хочет она жить иначе, ты не виноват в этом.
— Но я-то ее нормальной помню. Если б они не развелись, может и не было бы все, как сейчас!
— Леш, отца пожалей. Ему тоже тяжело, он ведь ее любил, не женился после. Ты забыл из-за чего они развелись?
— Не забыл. Но он рано сдался. Маму можно было вытащить тогда, он просто не хотел!
— Зато остаться одному с тобой, который еще даже в школу не ходит, он хотел. Леха, ему было чуть больше тебя! Лех, двадцать шесть!
— Я все равно большую часть времени у вас тусил. Это тете Нине я надо спасибо говорить.
— Потому что, если б дядя Игорь с тобой сидел, у тебя бы сейчас не было ничего из того, что есть. И жопу твою бы тоже никто не прикрывал, потому что он так бы и остался капитаном, в лучшем случае.
Леха набрал воздуха для очередной тирады, но только рукой махнул.
— Злая ты, Шура.
— Я добрая. Но честная.
— Во-во.
— Отцу позвони, — я встала, — он не молодеет, не трепи нервы.
— Ладно, позвоню. Почему я тебя не прибил ещё?
— Из братской любви, исключительно. И дверь закрыть не забудь!
* * *
Вечером, сидя у Сергея на кухне, я жаловалась:
— Лешка хороший, но немножко инфантильный. Что-то недодали, наверное. А дядя Игорь мучается, что единственный сын… шалопай, — подобрала я слово, — он мировой мужик, всю нашу компанию любит, как своих, а Лешка вот…
— Мать пьет? — спросил Топольский.
— Не только. Там и наркота. Я ее плохо помню, пару раз ездила с Лехой к ней, он просил. Там спасать нечего, на мой субъективный взгляд, но Леха не понимает.
— Не хочет понимать, — поправил Сергей.
— Да, наверное. Застрял в своих обидах на отца. Может, повзрослеет еще.
— Да пора бы. Саш, поправь меня, у вас у всех личная трагедия есть?
Я отставила чашку.
— Да. У Лешки — мать, у Андрея ты сам знаешь, а Надюшка… У Надюшки мать-сектантка. Фанатичка классическая, извела всю семью. Съехать Надька не может, потому что боится за квартиру и за мать, папа у нее… После инсульта совсем плох и его бросить Надька тоже не может, потому что без нее мать дядю Гену доведет до еще одного инсульта и тот станет последним.
— А как-то решить? Пансионат, сиделка?
— Сама Надя не потянет, а от нашей помощи она отказывается. Она очень… сложный человек. Такая вся разухабистая, легкомысленная, но все бросить не может.
