Это и стало триггером.
Моя истерика правда была похожа на стихийное бедствие. Я рыдала в голос, тряслась и несла какую-то несвязную чушь. Сергей пытался меня обнять и успокоить, достучаться до меня, но я вырывалась и снова захлебывалась слезами. Окончательно я его напугала, когда начала задыхаться.
Хорошего и заботливого Сережу я не слышала, в вот жесткого, способного сунуть меня головой под струю воды, не услышать тяжело. Спасибо, хоть вода не ледяная, а едва теплая — пожалел меня.
— Нормально? Понимаешь кто ты и где?
Мир начал возвращаться в обычное состояние. А вместе с ним неловкость и стыд.
— Холодно, — голос был хриплый и чужой.
— Прости, у меня не было выбора.
— Выйди. Я мокрое сниму, — вода с волос залила футболку и она неприятно липла к телу.
— Принести что-то?
— Нет. Сереж, выйди.
Топольский поколебался, но вышел, а я села на пол. С волос капало, теперь и джинсы вымокли, но вставать я не торопилась — холод воды и кафеля трезвил. Думать не хотелось. О чем? Я пустая, голова пустая и тяжелое чувство отчаянной безысходности. О чем тут думать? Зато можно бесцельно разглядывать швы затирки между узорчатой напольной плиткой — отвлекает и позволяете тянуть время, чтоб не выходить и не смотреть Сереже в глаза.
Я бы так долго сидела, если бы не Топольский, который так и не дождался, и начал опасаться, как бы я чего не натворила.
— Плохо? — спросил он, садясь рядом со мной прямо на мокрый кафель.
— Стыдно, — голос я сорвала, кажется, — ты не должен был вот это все видеть.
— Дурочка, — Сергей вздохнул и притянул меня к себе, — маленькая, глупенькая.
— Все равно стыдно.
— Саш… Я устал повторять — я был у твоего врача, я читал, я консультировался, я целиком и полностью понимал, что будет. Я тебя люблю и принимаю такой, какая ты прямо сейчас, здесь. А ты себя, кажется, никак принять не можешь.
— Не могу, — я уперлась лбом в его плечо.
— И я догадывался, что вся эта неделя по тебе ударит, но я не думал, что так сильно.
— Я тоже.
Топольский вздохнул снова и замолчал. Чем больше я приходила в себя, тем больше понимала, как его напугала. Желание провалиться сквозь землю тоже крепло.
— Саша… — как-то глухо начал Сергей.
Я подняла голову и посмотрела на него.
— Ты… я понимаю, что это эмоции, ты не понимала, что говоришь, но не надо так. Пожалуйста.
— Я тебя обидела?
— Не помнишь?
— Нет. Помню, что-то несвязное несла.
— Ты сказала, что боишься и не будешь без меня жить, — мне показалось, у него даже голос дрогнул.
Я молчала. Мне действительно до одури за него страшно. И жить без Сережи… зачем?
— Не надо об этом думать, хорошо? — продолжал Сергей.
— Я не могу об этом не думать, когда Дима жив. Не мо-гу. Но я не хотела делать тебе больно.
— Ты не сделала. Просто, — на меня он больше не смотрит, теперь Сергея тоже больше интересуют затирка и плитка, — просто сны дурацкие снятся. Никогда раньше не умирал во сне. Вроде, это к долгой жизни, да?
— Сережа, — в груди вдруг похолодело, — это просто сны.
— Да, сны, но на нервы действуют — яркие такие. И твои слова просто на них сверху, вот я и… Ты так и будешь на полу сидеть?
— Удобно, — пожала я плечами.
— Холодно. Давай вставать.
Я встала слишком резко — в глазах потемнело, пол качнулся под ногами.
— Давление упало, — пробормотал поймавший меня Сергей, — пойдем, поспишь немножко. Я с тобой посижу.
— Нет, я не усну. А если усну, то потом буду жалеть.
— Успокоительное?
— Сутки в киселе? Нет, спасибо.
— И что мне с тобой делать? Напоить? — он криво улыбнулся.
— Разве что чаем.
— Пойдем.
Я села за стол, глядя, как Топольский достает с сушилки мою кружку. Меня это в свое время тронуло, что не особо любящий чай Сергей, купил специально для меня полулитровую кружку и чай с мятой.
— Если ты так и будешь смотреть на меня виноватыми глазами, я тебе что-нибудь откушу, — пригрозил Топольский, ставя передо мной чашку с чаем.
— Я и не смотрю.
— Значит, так, — он отошел к подоконнику, вытряс из пачки сигарету и закурил, — ничего сверхъестественного не произошло. Ты устала, я вовремя не понял, что делать. Ты не умеешь просить помощи, а я не всегда принимаю, как именно помочь. Все. Не надо себя грызть, хорошо?
— Хорошо.
— Вот и славно.
— Я тебя тоже попрошу.
Сергей вопросительно посмотрел на меня.
— Ты завтра ничего не будешь отменять. Поедешь, как договорились, доделаешь альбом, хорошо?
— Саш…
— Дослушай, пожалуйста. Не надо жертвовать своим делом. Я не тяжело больная, чтоб сидеть рядом и держать за руку. Мне не будет легче, если ты будешь разрываться между мной и работой, потому что понимаю, что это для тебя значит. Договорились?
— Договорились, — кажется, Топольский вздохнул с облегчением, — самообладание ваше, госпожа Лишина, пугает и восхищает.
— Я пятнадцать минут назад в истерике была, где самообладание?
— Ты сейчас со мной совершенно спокойно разговариваешь и думаешь.
* * *
Сергей.
Я действительно не понимал, как она это делает. Если бы не заплаканные глаза и мелкая дрожь в руках, я бы решил, что мне все предвиделось.
Перепугался я страшно. Как-то так сложилось, что я всегда мог сгладить, успокоить, отвлечь, но не в этот раз. Слишком долго она себя держала в руках.
Я совру, если скажу, что страшно только за Сашу. За себя тоже страшно. Как-то так сложилось, что настоящих опасностей в моей жизни и не было. Максимум — остаться без гроша — не надо у мутных людей денег занимать потому что, ну или быть отпинанным за гаражами, но это еще моменты бурной молодости. Убивать меня никто никогда не собирался. Признаться честно, я вообще не верил, что будут собираться, пока Андрея не ранили. Алексей, все же, мог и сам в аварию попасть, а вот упасть на нож во дворе своего дома достаточно сложно.
Может, я и не прав и поступаю неправильно, но я действительно вздохнул с облегчением, после ее слов. Я не врал про сроки, да и в группе я не один, а альбом, это деньги, это новая программа для осеннего тура, эта мерч, в конце концов, а значит, снова деньги. При моей принципиальной позиции касательно совмещения проектов, прерывать и переносить процесс записи — свинство.
