— К чёрту, Лёш. Там карма и суд разберется, — вспышка ненависти прошла.
— Веришь в карму?
— Дядю Гену жалко, конечно, но…
— Но он сам такую дочь воспитал, — припечатал Лёха, — заходя в кухню.
— Да. Ты чего так нажрался вообще?
— Элю видел…
Я молчала. Слишком красноречивая пауза, должно быть продолжение. С Элей у Лешки были самые серьёзные и дорогие отношения. Они встречались почти два года, съехались, что-то планировали. А потом на голом месте разбежались и Леха на все вопросы отвечал просто, что не сошлись характерами.
— Не одну, — уточнил Лешка.
— Ну ты же не думал, что она станет тебе верность все это время хранить.
— С ребенком, — Леха посмотрел на меня.
— Опа… думаешь, твой, что ли?
— Не, — помотал головой Леха, — ему года два, а мы расбежались почти три прошло.
У меня с математикой лучше, чем у пьяного друга.
— Леша-а, — я приоткрыла окно и вытряхнула сигарету из пачки, — наверное, я тебя удивлю сейчас, но детей еще девять месяцев вынашивают.
Леха завис, похлопал глазами и простонал:
— Бля-я-я…
— Ага.
Мы помолчали. Я курила, Лешка осознавал.
— Рассказывай, — я села напротив Лешки, — мне можно.
— Я ее до сих пор люблю, Шур.
Шестым чувством, что ли, я поняла, что ему очень плохо. Настолько плохо, что он не постеснялся этим поделиться со мной.
— Бедовый ты. Ты с ней говорил?
— Нет. Я ей изменил. По пьяне, тупо, как с… козел. Она не простила.
— Я бы тоже не простила, Лех.
— Вот и она не простит. Я даже подходить не стал.
— Поэтому нажрался, да?
— Шур, не лечи меня ток, а? И так хреново.
Вот уж не думала, что у Лешки такая драма. Он ведь никогда ничего не говорил, а догадаться по его непробиваемой морде нельзя.
— Я козел, да? Мы просто посрались — часто ругались из-за фигни, я психанул, ушел к пацанам, там где пьянка там и бабы…
— Козёл, — не стала я спорить, — но если правда твой? Ты как? Готов к роли бати?
— Шутишь?
— Почему? Я на себе прочувствовала, что позаботиться и взять ответственность за кого-то ты можешь. Ты совсем не такой раздолбай, как хочешь казаться.
— Да какая ответственность, Шурка, — Лешка потер лицо, — какой из меня отец?
— Лёх, я не хочу сейчас твои страдания прерывать, но не факт что ребенок вообще твой. Ты бы Эле позвонил?
— Ага, привет, я тут тебя с бебиком видел, это не мой, случайно? Нет, ну и ладненько, хорошего дня. Так, что ли?
— Можно и так. Мне кажется, она не удивится.
— Шурку, не подкусывай, я тебе тут душу выворачиваю. Между прочим, я в тебя тоже влюблен был.
— Леха, — начала я.
— Да помолчи ты, Шур. А начальной школе еще. Ты моя первая любовь, короче, — Леха засмеялся.
— У меня от сердца отлегло сейчас.
— Шурка, ну я же не дебил. Если б что, я б сказал.
— Кто тебя знает, что в твоей бедовой голове творится.
— Дура ты, что ли? Я ж тебя ревную-то больше как сестру, а то вдруг уволочет кто, а меня лечить тогда кто будет? Я ж бедовый, — Лешка состроил рожу, — я ж пойду по кривой дорожке и отмазывать никто не будет.
— Дядю Игоря передразниваешь?
— Кого еще?
— Позвони Эле. Ты же можешь ее номер найти, если захочешь.
— Я все могу. А надо?
— Ты ее любишь, значит надо.
— Я козёл, — грустно вздохнул Леха.
— Да нет, Лешик. Ты просто неприкаянный. На самом деле ты очень хороший.
— Шур…
— Цыц!
Леха поднял руки ладонями вперед, сдаваясь.
— Ты большое счастье, Леш. Позвони ей, иначе жалеть будешь, что тупил.
Лешка внимательно посмотрел на меня, совершенно трезвыми глазами. Потянулся, вытащил из лежащей на столе сигарету, закурил и сказал:
— Шур, я… спасибо. Хрен знает, как ты это делаешь, но почему-то мозги на место встают, когда я с тобой разговариваю.
— Я тебя знаю просто хорошо. Спать пойдешь?
— Давай посидим, а?
— Чай налить?
— Хрен с тобой, Шур, наливай, — Леха обреченно вздохнул.
Глава девятнадцатая
Александра.
Это не мой сон, я как будто вижу чужими глазами и проживаю чужие эмоции.
Пустой берег с серым песком, свинцовое море, серое пасмурное небо. Словно кто-то выкрутил все цвета в ноль. Откуда-то я знаю, что если долго идти прямо, то все равно вернешься назад. В какую бы сторону не пошел.
Мне больно и страшно. Такая тоска, что хочется кричать. Отпускает только когда в этот серый холодный мир врывается запах черной смородины. А потом кто-то берет меня за руку. Я точно знаю, что вот так, гладя большим пальцем ладонь, за руку меня может держать только один человек. И этот человек мне бесконечно дорог. Я жду этих приходов, как самого большого счастья.
Тяжелый сон.
Я (теперь уже совершенно точно я) села на кровати. За окном начинает светать, снова ложится спать нет смысла, я буду дольше ворочается. Сегодня прилетает Степан Федорович, мне нужно его встретить, по возможности, отвезти сразу в клинику. Я устала ждать. Если нет никаких вариантов, то пусть скажет сразу, я буду искать дальше.
Сунув ноги в тапочки, я спустилась вниз. Без кота дома стало совсем тихо, может Зету в дом на ночь загонять? Так она этого не любит, теплая будка в вольере ей больше нравится.
Я постояла на кухне, раздумывая, потом открыла шкафчик и достала с верхней полки турку. Ей давно никто не пользовался, а мне вдруг сегодня стукнуло в голову. Понадобились несколько минут для себя. Подумать.
О чем-то кроме рутины, больниц, поиска выхода. О чем-то хорошем, ведь есть же надежда на то, что все кончится хорошо.
Например, о том, что скоро гулкая пустота в доме закончится. Вместо этого будут бесконечные уведомления телефона, звук гитары, препирательства с Олегом по телефону.
— Как так получилось, что я вижу твоими глазами, Сереж? — мне никто не ответит, но я всё равно говорю, — Одна душа на двоих, да? Если тебе там действительно так одиноко, я разобьюсь, но я тебя оттуда вытащу, слышишь? Я пока не знаю как, но я это сделаю. Ты только не уходи совсем, пожалуйста. Мне тогда совсем незачем будет жить.
Пена в турке поднялась слишком быстро, я едва успела снять ее с огня.
