Но мечтам папы не суждено было сбыться: сначала родилась Кайла, потом я. Мечты о сыне пришлось оставить, как и идею сделать для детей тренировочный зал. В подвал стаскивали мебель, которая по какой-то причине перестала устраивать Кристалл, шкафы, которые ломились от ненужных вещей. Едва я вошла, то сразу же подумала, что нужно разобрать здесь все и выбросить добрую половину. А вторую половину отдать кому-то, кто не может себе позволить купить новое. И вообще, обновить бы весь интерьер в доме, а то уж больно мрачным выглядит Кордеро-холл. Если я собираюсь прожить в нем всю жизнь, нужно хотя бы сделать это с большим комфортом.
В подвале никого не было. Из него сложно уйти незамеченным: всего один вход, никаких окон или тайных ходов… кроме того, заваленного. Что бы ни издало тот звук, оно не могло нам навредить.
– Наверное, что-то упало, какая-нибудь ветхая рухлядь, – вслух произнесла я, и голос эхом прокатился по подвалу.
– Наверное… – откликнулся Герберт.
Затем я услышала, как щелкнул замок на двери.
– Я ведь предупреждал, Кортни, что не стоит ходить со мной по подвалам.
– И что это значит? – холодно поинтересовалась я, стараясь, чтобы в голосе не промелькнула дрожь.
Он неспешно приблизился. Это был Герберт, настоящий. Не тот, что еще несколько минут назад утверждал, что не сможет без меня жить. Он умело играл в добродушного адвоката, когда хотел, или в галантного кавалера, когда это было выгодно. Но настоящий Герберт был только таким – с опасным блеском в глазах, не сводящий с меня обжигающего взгляда.
За спиной неожиданно оказалась стена, я сама не заметила, как отступила к ней, и почувствовала холод обнаженной частью спины. Герберт придвинулся ближе, рука взметнулась к моей шее, но лишь осторожно коснулась чувствительной кожи за ухом.
– Знакомое чувство, да? – хрипло произнес он. – Волнение. Страх. Скучала по нему?
– Нет, – не очень уверенно пробормотала я.
– Лгунья. Скучала. Неужели ты решила, что я от тебя так просто отступлюсь? Видят боги, Кортни, я хотел. Я резал по живому, думая, что жертвую всем ради тебя. Но не теперь, когда ты почти призналась, что чувства еще остались.
Он еще приблизился, даже через ткань пальто я чувствовала жар, исходящий от тела. И сбежать от него никуда не получится. Губы коснулись щеки, но мимолетно, я почти ничего не почувствовала, кроме мелкой дрожи, охватившей тело.
– Не знаю, что сделал тебе отец, что он сказал, но мне плевать. Он мертв, а мы живы, и я не хочу остаток жизни жалеть, что так и не рискнул.
В какой-то момент мне это надоело. Дразнящих прикосновений и теплого дыхания стало мало. Мои губы коснулись его, но Герберт прикосновение прервал и тихо рассмеялся.
– Ты ведь знаешь правила. Только когда я скажу.
– Нет.
– Тебе нравится это слово, да?
Он быстро, словно делал это сотни раз, расплел мою косу. Кудри рассыпались по плечам.
– Мне тоже нравится, как ты говоришь «нет».
Мы оказались в центре помещения. Я не двигалась с места, хоть и слышала, что Герберт делает что-то очень… знакомое. То, о чем я старалась не думать и не вспоминать.
– Сними туфли. – Почти приказ, которого, впрочем, не захотелось ослушаться.
Я с наслаждением сбросила обувь и почувствовала, как ноги ноют от усталости. Потом – как руки в перчатках расстегивают пуговички на платье, и оно спадает на пол. Кожа покрылась мурашками от легкой прохлады.
Некоторое время ничего не происходило. В абсолютной тишине я слышала только свое прерывистое дыхание. И… боролась с искушением обернуться и посмотреть. А еще боролась, а вернее, пыталась не обращать внимания на неожиданное стеснение. Откуда оно появилось? Герберт далеко не впервые видел меня обнаженной.
– Дай руку, – мягко попросил он. – Вверх, Кортни, ты ведь знаешь. И вторую.
Вокруг запястий обвилась веревка, потом я почувствовала, как она натягивается, заставляя меня поднять руки над головой. Герберт затянул узлы и проверил, насколько сильно давят веревки. Терпимо. Приятно.
Он собрал мои волосы и несколькими шпильками зафиксировал наверху, обнажив шею и спину. Не снимая перчаток, указательным пальцем провел вдоль позвоночника, и я непроизвольно вздрогнула.
– Напомнить тебе правила? – прошептал он. – Хотя я подозреваю, ты все прекрасно помнишь.
– Кристалл часто приходилось напоминать? – вырвалось у меня.
Герберт рассмеялся и отошел в сторону.
– Тебя так злит мой роман с Кристалл. Ты не представляешь, какое удовольствие мне доставляют твои шпильки. Твоя ревность. Если бы не она, я бы, наверное, сдался.
Плеча коснулось что-то прохладное. Повторило контур шеи, спустилось вниз по позвоночнику и задержалось на пояснице. Я замерла, закрыв глаза. Ощущение приятной неги, смешанной с легкой щекоткой, сменилось болью от слабого удара. И второго, чуть сильнее. Стеком Герберт провел по внутренней стороне моей коленки, бедра. Близко, очень… У меня вырвался короткий стон, сзади я услышала удовлетворенный смешок.
– Ты ведь это планировал. Ты выбрал безошибочный способ заставить меня спуститься.
Он вышел вперед, так, чтобы я его видела. Рассматривал меня долго, горящим взглядом, выдававшим нетерпение. Та часть меня, что еще могла разумно рассуждать, гадала, как долго он сможет продолжать эти игры. Как быстро не выдержит.
От прикосновения стека к груди соски напряглись, удар был совсем легкий, но от него все тело словно пронзило током, и я дернулась.
Это борьба. Герберт здесь хозяин, от его воли зависит все. Он не остановится, даже если я буду умолять это сделать. Единственный выход – переиграть. Чем дольше он контролирует себя и эту игру, тем увереннее себя чувствует.
Я рассмеялась. Азарт стал пряным дополнением к растекающемуся по телу удовольствию.
– Что тебя так веселит, любовь моя? Мы только начали.
– Это и веселит, – хрипло ответила я. – Ты сходишь с ума от того, что всю жизнь тебе приходится подчиняться моей семье, и единственный способ доказать себе собственную значимость – хоть на немного подняться над тем, от кого зависишь.
Я четко знала, куда бить, и тщательно – насколько позволял затуманенный возбуждением разум – подбирала фразы. В лице Герберта ничего не менялось, но я инстинктивно чувствовала его состояние и знала, что он на пределе. Он приблизился вплотную, а я упрямо смотрела ему в глаза.
Там полыхал огонь. И не знаю, чего в нем было больше, злости на меня или страсти. Он сжал мои волосы на затылке, а поцелуй, последовавший за этим, больше напоминал укус. Но все же прикосновение было настоящим, и я вся отдалась этому чувству, подумав, что, если он снова начнет меня дразнить, выйду из себя. Во мне не было покорности пять лет назад, не будет и сейчас.
