Ишь, жук навозный. А ведь я что-то такое и предполагал, когда увидел Зарко с Папушей и их повозку, но до продажи «контрабандного» шнапса не додумался. Опять забыл разницу в ценах Силингии и Швабсонии. Зачем цыгану мучиться, самому гнать шнапс, если можно здесь купить бочку за талер, а там продать за четыре, а то и за пять? Забавно. О контрабанде между странами я наслышан, сам контрабандистов ловил, но вот контрабанда между мирами, это нечто… На такоетолько потомки эльфов способны.
— В общем, осерчал император, как там его — Адалберт-Вильгельм?… за то, что ты налоги не платишь, послал стражу, а ты в бега пустился? — предположил я.
— Это еще ладно, — вздохнул цыган. — У меня еще тридцать бочек лучшего шнапса пропало! Я их в университетский городишко пристроил, есть там у меня верный человек, а там что-то стряслось. Не то барон соседский нагрянул, не то еще что, но бочки отыскали, и выпили.
Вон, значит, чей шнапс пристраивал в университетский подвал начальник охраны. Хм… А ведь я мог бы рассказать о том, что случилось, но не стану.
Я посмотрел на унылого Зарко, и мне стало жаль старого дурака. Еще чуть-чуть, и предложу ему двадцать талеров. Не из-за него, а из-за приемной дочери. Для меня двадцать талеров — это не деньги. А для цыгана. Хотя…
— Подожди-ка, — призадумался я. — Допустим, двадцать или тридцать бочек у тебя пропало, но ты говорил, что привез в Швабсонию сорок? А может, и больше? А где деньги, что ты выручил? Пусть даже тебе двадцать бочонков удалось продать, по четыре талера, так это получится восемьдесят.
— И не восемьдесят, а шестьдесят. Я половину денег детям отдал, а половину для Папуши храню, на приданое. Как мне девку без приданого замуж отдать?
— Ты уже сколько лет на приданое девке копишь? — усмехнулся я. — Верно, уже не на один дом накопил, да на табун лошадей? Может, стоит с винокуром рассчитаться, спокойней жить станет?
— А ты мои деньги не считай, — огрызнулся цыган. — Так у Куколя денег много, глядишь, забудет со временем. Вон, сам Силинг обо мне забыл, жандармов по мою душу не присылает.
Я только покрутил головой. Забыл герцог, как же. Простить, может и простил, а вот забыть не забыл. И если цыган что-то еще сотворит, то ему все припомнят. И краденых коней, и гибель рыцарей, случившуюся по его вине. Я и сам-то до сих пор не уверен, что Силинг мне простил смерть своих лучших воинов. Но я Его Высочеству нужен, а вот цыган? А ссора с винокуром может быть похуже ссоры с герцогом. Но что тут говорить? Горбатого могила исправит. Папушу жаль, но у нее хотя бы приданое есть, не пропадет.
Зарко отправился спать в свой закуток, а я в комнату (скорее, чулан) для особых гостей. И я отчего-то не удивился, что, как только улегся, ко мне пришла Папуша. Девушка пристроилась рядышком, а когда я ее обнял, спросила:
— Артакс, у тебя есть дети?
Кажется, она меня как-то об этом спрашивала? Или это была другая женщина? А дети, скорее всего, где-то есть, но их матерям я никогда ничего не обещал. Пообещал бы, тогда да, сейчас не ходил бы холостяком.
— Когда я в Швабсонии была, девчушку увидела. Такая вся крохотулечка, лет шесть, может семь, но до чего на тебя похожа. И зовут почти как тебя, Юджина. Я уже подойти хотела, спросить, кто папка, но тут ее мать вышла — сама вроде и ничего, но лицо страшное, все в шрамах.
— А как женщину звать? — поинтересовался я.
— Мартой.
Марта… Девушка, чье лицо было обезображено ножом ее же собственного отца.
— Думаешь, весело бабе в лесу жить? Я мужу хочу одежду стирать, готовить. Детей хочу…
— Понимаю, — кивнул я.
— Ой, да ни тоффеля ты не понимаешь! Все вы мужики одинаковые — вам лишь бы штуку свою засунуть, а потом — хоть трава не расти…
— Ну-у… — протянул я, не решаясь сказать, что она и сама не особо-то и противилась, а вовсе и наоборот.
— Баранки гну! Ты, что, не понял, что я беременная? Коли нашелся болван, что замуж зовет, то нужно свадьбу быстрее справлять. Может, удастся убедить, что ребенок от него…
По моим меркам это случилось два года назад, стало быть, там прошло семь. Я не стал ничего говорить Папуше, но она догадалась сама.
— Значит, это твоя дочка? Красивая. Я тоже такую хочу… Ну, и чего ты лежишь, словно бревно?
[1] Кто там?
[2] Закрыто.
[3] Привет.
Глава четвертая
Подружка с рожками
И что такое Папуша подлила в отвар? Могу лишь предположить, что старому цыгану и Генрику досталось сонное зелье, а мне напротив, бодрящее. И не просто бодрящее, а очень-очень бодрящее… И как эта маленькая ведьма умудрилась сделать все незаметно? Впрочем, она могла ничего не скрывать, кто догадается, что кроме ароматных трав в отвар добавлены и другие травки?
Лестно, конечно, что на старости лет ко мне неравнодушны молодые женщины, но все хорошо в меру.
Заснул лишь под утро, сознавая, что и спать-то осталось всего ничего, но как только закрыл глаза, услышал душераздирающие звуки: не то кого-то резали, не то из живого человека кишки на руку наматывали. Сквозь сон не сразу сообразил, что где-то сверху гнусно блеет коза. Судя по цоканью копытец, скотина залезла на крышу. Нет, не копытца у нее, а копытища, как у слона. Что, у слонов нет копыт? Значит по крыше бродит верблюд.
Папуша заворочалась и, не открывая глаз, пообещала козе что-то недоброе и нехорошее. Всех цыганских угроз и пожеланий я не понял, но слово «кар» опознал, равно как и то, что в отношении мелкой рогатой скотинки его используют не по назначению, не туда, куда это делают козлы. Решив, что продолжу спать, а наверху пусть коза блеет, а то и дракон орет, был вытащен из дремы нежданным вопросом и толчком под бок:
— Артакс, а ты доить умеешь?
— Кого? — спросонок не понял я.
— Козу, кого же еще? Не меня ж… — сонно вымолвила Папуша, приподнимаясь с постели. Широко зевнув, цыганка сказала: — Не коза это, а миньжа с рогами. Сходи, подои, а я еще немножко посплю.
Как ни странно, но слово «миньжа» я понял, хотя раньше его не слышал. Надо запомнить. Подкатишь к какой-нибудь барышне, шепнешь на ушко. М-да… Какие мне барышни, если я уже почти женатый человек.
— Не мужское это дело коз с девками доить, — буркнул я, пытаясь удержать одеяло, потянувшееся следом за неохотно поднимающейся с постели цыганкой.
— Ага, за что не возьмешься, так все немужское дело, — фыркнула цыганка, собирая раскиданную по комнатке одежду. — Из-за тебя всю ночь не спала, жеребец…
Я же еще и виноват? Ну и ну. Зевнув так, что едва не вывихнул челюсть, спросил:
— Козу-то где сперли? Отцу твоему лошадей мало, за коз принялся?
— Чего это — сперли? Если цыгане, так только крадут, да? Сама она пришла, еще по осени, и с козленком, — недовольно сказала Папуша, принимаясь одевать на себя многочисленные юбки. — И как их не съели-то по дороге? Лучше бы ее волки загрызли, вместе с выродком, хоть кому-то радость. Корми ее теперь, дои. И капризничает — что не по ней, сразу орет — бе-бе-бе, или ме-ме-ме. И чистюля, словно не коза, а графиня. Попробуй-ка в пойле руку обмочи — жрать не станет, жопу выставит, и копытом бьет. А козленок козлом стал, чуть что — бодаться лезет. Этак всех посетителей отгонит. И воняет, словно рыцарь в походе.
