– Острова Ребан.
Она легонько шлепает его по руке.
– Вы же понимаете, о чем я.
Он виновато усмехается.
– Неужели вы никогда не покидали Уикдон?
– Нет. Никогда. Но хочу, больше всего на свете. Кажется, здешние места выжимают из меня жизнь. Все, что есть в них. Гостиница. Мои родители. Даже мои друзья. Вряд ли хоть кто-нибудь из них что-то понимает, когда я пытаюсь объяснить. Они родились здесь и здесь умрут. Вот и все.
– Так почему же вы не уедете?
– У отца не выдержит сердце. А может, я просто трусиха. Как представлю, что весь путь до большого города проделаю сама по себе… Нет, это выше моих сил.
– Это не трусость, – вдалеке мигает в сумерках маяк. – Одиночество – страшная штука. Может, даже самая страшная в мире.
– А вы выбрали самый одинокий и тоскливый уголок во всем Уикдоне. – Она бросает на него сочувственный взгляд. – Как вы только справляетесь?
О чем ему сейчас хочется думать меньше всего, так это о Маргарет. И, как это ни странно, только о ней его и тянет думать.
– Да знаете, я сам себя развлекаю.
Он умолкает в нерешительности. Вероятно, Аннетт – единственный человек в городе, способный честно рассказать ему о Маргарет и ее матери. Но даже мысль об этом отдает предательством. Однако Маргарет неохотно распространяется о себе, и, если она решительно настроена держать его в неведении, как еще ему удовлетворить свое любопытство?
– Впрочем, если вы не возражаете, я все-таки спрошу… Семья Уэлти, кажется, почти не участвует в жизни местного общества. Интересно, почему?
– А-а… – Ее губы кривятся от неловкости. – Ну, Ивлин затворница. Когда умер брат Мэгги, она перестала выходить из дома. А потом, когда ушел ее муж, вроде как спятила. Честно говоря, жаль мне Мэгги. Ей трудно живется.
Все это ему уже известно – кроме упоминания, что ее отец ушел. Но сказанное все равно ничего не объясняет, разве что дает понять одно: жители Уикдона сторонятся горя, как заразной болезни.
– Если вы ей сочувствуете, почему же не дружите с ней?
Он сам удивляется резкости в своем голосе. Аннетт тоже не ожидала ее, потому что моргает с искренним беспокойством, широко раскрыв глаза.
– Вы же сами сказали в тот раз. Приятной компанией ее не назовешь. Друзья ей не нужны.
– Чепуха. – Вот именно, чепуха. Всем нужны друзья, даже Маргарет. Даже если она в этом не признается. – Так объясните: значит, вот почему Харрингтон цепляется к ней? Потому что она ему неприятна?
– Нет, – на этот раз, судя по тону, она защищается. – Джейме цепляется к ней потому, что он ксенофоб.
– Сразу видно, – бормочет Уэс. – Но при чем тут Маргарет?
– Вы, наверное, не знаете. Ее отец был ю’адир. Для меня это не имеет значения, но народ здесь настолько косный, что… – Голос Аннетт утихает, сливается с размеренным плеском волн и гулом толпы.
Маргарет – ю’адир.
Столько деталей сразу встают на свои места, и Уэс чувствует себя идиотом, потому что раньше не догадался, и страшно жалеет, что спросил. Но ведь Маргарет ничего ему не говорила. Почему? Даже после знакомства с его семьей. Даже после его вопроса о том, почему Джейме с таким дьявольским упорством изводит ее.
В Пятом Околотке ю’адир насчитывается немного. Если родители Уэса бежали из Банвы еще до рождения Мад, спасаясь от голода, то большинство иммигрантов-ю’адир прибыли на берега Нового Альбиона несколькими десятилетиями ранее, в поисках убежища от погромов на их родине. Но несмотря на то, что здесь ю’адир пробыли дольше банвитян, Уэс знает, как их ненавидят. Их лавки и дома сжигали. Изобретатель автомобиля публиковал статьи о том, как ю’адир манипулируют глобальной экономикой и финансируют все войны на протяжении веков.
Ему становится тошно от осознания, почему все эти люди так презирают Маргарет, от мысли, сколько она натерпелась в одиночку за долгие годы. Если бы он только знал, он бы… а даже если бы и знал – что тогда? Он не может сделать ровным счетом ничего, чтобы защитить ее от этих людей, ведь он едва способен защититься сам. И все же это возмущает его. С какой стати она убеждена, что должна сносить все в одиночку? Она что, боится, как бы он не подумал чего, или?..
– Эй! – Аннетт кладет ладонь ему на руку. – С вами все хорошо?
– Вы говорите, что для вас это не имеет значения, а на самом деле явно имеет.
– Что?..
Уэс делает вдох, твердо решив не дать голосу дрогнуть.
– Если вам не все равно, почему же тогда не дали ему отпор? Ведь вы были там, когда Харрингтон покатил бочку на иммигрантов и ю’адир, и ни слова ему не сказали. Если вам не все равно, как вы могли спокойно слушать его?
Аннетт вспыхивает.
– А вы видели, что было, когда вы дали ему отпор?
– Ничего, – отрезает он. – Ничего не было. Он только продолжал изрыгать чушь и ненависть. Единственная разница в том, что они были бы направлены на вас.
– И что я должна была делать дальше? Он же мой друг.
Он видит, что она расстроена, но, не удержавшись, наносит новый удар:
– Возможно, вам следовало бы завести друзей получше.
– Не могу, Уэс, – у нее срывается голос. – Не могу. Я не могу быть лучше, чем он.
– Что вы такое говорите? Конечно, можете.
– Вам-то откуда знать? – Она судорожно вздыхает. – Джейме – сын мэра. Все мои друзья боготворят его, вероятно потому, что боятся, и не без причины. Вы еще не видели, насколько жестоким он способен быть, не видели даже близко. Жаль, что я не такая космополитка, как вы, но не вам с высот вашего положения осуждать или наставлять меня. То, как этот город обошелся с Мэгги, – грех. Но я не могу позволить себе стать такой же, как она. Пока я вынуждена торчать здесь, молчание – мой единственный выход. Мои друзья – все, что у меня есть.
– Знаете, мои родители – иммигранты из Банвы. Там, в Банве, они были бедными фермерами, и здесь мы все еще бедны. Всю свою жизнь я имел дело с людьми вроде Харрингтона, так что – да, простите, что я осуждаю вас за беспокойство о том, что о вас подумают ваши глупые друзья. Мир гораздо больше этого города. – Он ждет от нее реакции, но она молчит. Злость и досада оседают горечью у него на языке. – Так что вот так-то.
Аннетт часто моргает, встряхивает головой, словно пробуждаясь от сна. Даже в сумерках он видит, как в глазах ее блестят слезы.
– Мне пора.
– Боже… – бормочет он. От чувства вины сводит желудок: он терпеть не может, когда женщины плачут из-за него. – Простите, я не хотел… Позвольте хотя бы проводить вас.
– Нет, – она встает и отряхивает юбку. – Я прекрасно дойду сама. Доброй ночи.
Уэс смотрит, как она скрывается в толпе, потом со стоном плюхается обратно в траву. У него случались провальные свидания, но это достойно занесения в анналы. Вот теперь ему так же паршиво, как было до встречи с ней. А может, и хуже.
