– Да чтоб тебя! – Уэс выхватывает из кучи стекла почти целую колбу алембика и швыряет ее об стену. Она бьется и осыпается дождем сверкающих осколков. Как бы ему этого ни хотелось, он не может опуститься до уровня Джейме. Не в силах видеть, как Маргарет вновь разочаруется в нем.
24
Вернувшись после тренировки, первое, что замечает Маргарет, – жуткую тишину в доме. Солнечный свет вяло заглядывает в высокие окна, рисует узоры на полу. Ничто не шевелится, только еле слышно стонет фундамент от ветра и пыль взвивается вокруг Маргарет, когда она закрывает входную дверь.
Она передергивает плечами, избавляясь от куртки, и сбрасывает ботинки.
– Уэс?..
Он почти немедленно появляется наверху лестницы, подсвеченный сзади тускло горящими настенными светильниками в коридоре. Рукава закатаны выше локтей, несколько верхних пуговиц измятой рубашки расстегнуты, волосы стоят дыбом, будто он влез в розетку. Вид был бы почти умилительный, если бы не ощутимая ярость, исходящая от него. Маргарет не видела его таким с ночи состязания в стрельбе – настолько непохожим на обычного беззаботного Уэса.
– Что случилось?
– Не ходи наверх.
Как будто это возможно теперь, когда она увидела его в таком состоянии.
– Почему?
Он беспомощно смотрит, как она набрасывает куртку на вешалку и начинает подниматься по ступенькам. Ей известна каждая трещинка в этом доме. Куда поставить ногу на ветхую ступеньку, чтобы она не скрипнула, где схватиться за щепастые перила, чтобы не занозить руку. Но сейчас дом кажется незнакомым, щетинится от ее прикосновения, как раненый зверь. Уэс перехватывает ее, едва она достигает второго этажа. Вблизи видно, что злости в нем еще больше, чем перед тем, как он врезал Джейме. Тогда он был пьян, пылал праведным гневом и действовал импульсивно. Теперь же совершенно трезв, с ясными глазами и молча кипит от чувств, которые ее тревожат.
– Маргарет, я не шучу. Ты не могла бы вернуться вниз?
– Загадками говоришь. Объясни, что случилось.
– Я убью Джейме Харрингтона, – только и отвечает он.
Она замечает, куда направлен его хмурый взгляд – на дверь лаборатории ее матери, приоткрытой в мрачном приглашении.
– Он там привязан?
– Если бы! – Он протягивает руку, преграждая ей путь. – Все плохо.
– Ничто не может быть хуже того, что я уже видела, – Маргарет отводит его руку и проскальзывает в дверь. И ее сердце уходит в пятки.
Все и впрямь плохо – хуже, чем она ожидала.
Куча битого стекла, оставшегося от алембиков, сверкает в лужицах красного солнечного света, зловеще острые осколки окон поблескивают на подоконнике, как льдинки. Жуткое месиво coincidentia oppositorum и caput mortuum расплескано по полу – следы трансмутации, еще не завершенной Уэсом. Она далеко не в первый раз видит в этой комнате такой беспорядок и очень сомневается, что в последний. Лабораторное оборудование можно заменить. Даже результаты исследований восполнимы, ведь почти каждый алхимик способен воссоздать свою работу по памяти. Что жалит больнее всего, так это слова, нацарапанные на половицах с тем же лихорадочным рвением, с каким алхимик рисует цикл трансмутации.
Слова, которые она всю жизнь слышала произнесенными шепотом, но никто не осмеливался бросить их ей прямо в лицо. Слова, которые наверняка множество раз пришлось терпеть Уэсу.
Он возникает у нее за спиной.
– Извини.
– Почему ты извиняешься?
– Потому что ты не заслуживаешь такого отношения.
– Как и ты.
В молчании между ними устанавливается взаимопонимание. Всю свою жизнь она стремилась стать маленькой, незаметной. Но такие люди, как Джейме, никогда ей этого не давали и никогда не дадут. «Мне это осточертело, – сказал ей однажды Уэс. – Осточертело терпеть. А тебе разве нет?»
И ей тоже. Джейме годами кружил возле нее, как голодный пес, но еще ни разу не кусал до крови. Так, слегка – проверить силу, напомнить ей, как она беспомощна. Но теперь, когда он наконец запустил в нее зубы, она не сдастся так легко.
– Как это случилось? – спрашивает она, удивленная твердостью собственного голоса.
– Ну, э-эм… – Только тут она впервые замечает слабые красные мазки на его губах и щеке, и необычную встрепанность волос. – Приходила Аннетт, и я, кажется, немного отвлекся.
– Подробности мне не нужны. – Маргарет ненавистна обида, проскальзывающая в ее голосе. Причиняя боль, ревность камнем падает у нее внутри.
Казалось бы, какая ей разница, чем занимается Уэс в свободное время? Не то чтобы он держал свой интерес к Аннетт в секрете, хотя она могла бы поклясться… нет, сейчас уже неважно, что она там думала. Слишком часто она отшатывалась от него, чтобы рассчитывать на его терпение.
Маргарет напрягается, готовясь услышать от него какую-нибудь шутку или беспечную реплику, но он съеживается, словно пес, получивший пинка.
– Я услышал, как кто-то вошел в дом, но подумал, что это ты. А она вдруг повела себя странно – во всяком случае, более странно, чем до того, – и вылетела из моей комнаты. А меня заперла внутри, и к тому времени, как я расплавил дверную ручку, они уже сбежали.
– Ты расплавил дверную ручку?
– Извини! Ничего другого я не придумал. Я ее заменю.
Маргарет выпускает сквозь зубы тонкий вздох.
– Почему так поступил Джейме – это еще понятно, но Аннетт? Она же никогда открыто не проявляла жестокости.
– Нет, не думаю, что она жестока. По крайней мере, намеренно, – Уэс хмурится. – Раньше я разговаривал с ней о Джейме. Она, кажется, считает, что он затравит ее, если она не будет ему подчиняться.
За все годы Аннетт ни разу не сказала ей ничего особо обидного. В сущности, она вообще старалась не общаться с Маргарет.
– Наверное, правильно считает.
– По-моему, она даже не знала толком, что он затевает. Голос у нее был встревоженный, когда она увидела лабораторию, но… Господи, видимо, это я во всем виноват. Тогда ночью на берегу я бросил ее, и она с трудом это перенесла.
– Нет, – решительно возражает она. – Виноват не ты. А они.
Он слабо улыбается ей.
– Наверное.
Маргарет поднимает толстый осколок стекла, взвешивает его в руке.
– И с чем мы в итоге остались?
Уэс заталкивает руки в карманы, обозревая ущерб.
– Они уничтожили все, что я сделал. И все оборудование. А еще – все записи, над которыми я работал.
Края осколка врезаются ей в ладонь, вызывая яркий взрыв боли. Она роняет осколок, на ладони выступает кровь.
– Значит, нам конец.
– Нет, – его губы сжимаются в мрачную линию. – У нас еще четыре дня, и я помню, как все воссоздать. Это я могу.
