«Он заскучает. Будет врать. Он тебя бросит».
Он уже показал ей обе стороны себя: любящую и злопамятную, честолюбивую и бескорыстную, необузданную и беззаветно преданную. И то и другое – это он. И всегда им останется. Ей нельзя вновь совершить ту же ошибку, нельзя воспринимать как целое всего одну его половину. Если и есть законы алхимии, в которые она верит, то прежде всего этот.
– Я вижу в нем себя. Типаж, который заинтересован скорее в том, что может получиться, чем в том, что есть. Но к тебе это не относится, Мэгги. Его амбиции изнурят тебя.
– Он хочет быть алхимиком не ради исследований. Он стремится стать политиком, чтобы помогать людям.
– Ты только послушай себя! – Ивлин пожимает ей руку. – Если ты показывала ему мои записи, значит, ему известно, как получить первовещество. Если ты победишь, то получишь хала. И пока он у тебя, это всегда будет искушением для него. Политика – не что иное, как бюрократическая каторга. Но как думаешь, что произойдет, когда он осознает весь потенциал философского камня? Какой идеалист откажется от власти, позволяющей осуществить любую мечту? Не найдется среди живых человека, который, имея в пределах досягаемости власть, равную божественной, не попытается завладеть ею.
У нее трясутся руки.
– И как же я должна поступить, по-твоему?
– Отдать лиса мне, – пальцы Ивлин больно впиваются ей в руку сквозь толстую ткань свитера. Глаза горят. – На этот раз я все сделаю как надо. Мы снова будем семьей.
Семьей. От этого слова ее наполняет настолько острая тоска, что она вызывает тошноту. Как же долго она изнемогала и чахла, словно прикованная цепью в пустыне у самой границы оазиса материнского внимания. Услышать эти слова – все равно что сделать первый за долгие годы сладкий глоток воды. Если мать потерпит фиаско, ее страданиям придет конец. Этот хала – последний демиург, последняя возможность создать камень. Как только он исчезнет из этого мира, поиски Ивлин завершатся. Они в самом деле смогут снова стать семьей.
Но пойдет ли все действительно по-прежнему, так легко, словно вернуться в прошлое – просто перевести стрелки часов? После всего, что обещал ей Уэс, сможет ли она довольствоваться тихой, уединенной и безопасной жизнью?
– Подумай об этом. И удачи тебе сегодня, – с этими словами Ивлин отпускает ее руку, поднимается и оправляет жакет.
Ивлин выходит в вестибюль в тот же момент, как по лестнице спускается Уэс. Оба застывают как вкопанные, едва встретившись взглядами. Кулак Уэса сжимается. Мир замирает. Воздух замерзает в легких Маргарет.
Но выражение лица Уэса не меняется. Сунув руки в карманы, он продолжает путь к столику Маргарет, будто вообще не заметил Ивлин.
Маргарет испускает прерывистый вздох и закрывает лицо ладонями.
Ножки отодвинутого им стула скрипят, скользя по плиткам пола. Звук слишком громкий и фальшивый, у нее и без того звенит в ушах.
– Что она тебе наговорила? – спрашивает он.
– Вообще-то ничего.
– Маргарет… – беспокойство в голосе Уэса и взгляд, брошенный на ее расковырянный, но несъеденный завтрак, для нее почти невыносимы. Ее сердце разорвется надвое еще до того, как кончится этот день.
– Со мной все хорошо. Пожалуйста, не беспокойся за меня.
Ей кажется, будто ее нанизали на провод под напряжением, и теперь ее трясет и она обезумела от страха. Ничто не может быть хорошо, когда все так неопределенно. Единственной определенностью в ее жизни всегда была одна и та же стержневая истина. Выживание – это в первую очередь верность тому, что ей известно. Оно означает борьбу всеми силами за то, что у нее есть, а не за то, чего ей хочется. Но прямо сейчас она не знает, что у нее есть, – вернее, знает не больше, чем чего ей хочется.
Уэс берет ее за руки и прижимается к ним губами. На ее костяшках его губы такие мягкие и теплые. Волосы он пригладил, привел в порядок, теперь они блестят, как лак. Но несколько упрямых прядей выбились и падают ему на глаза. Порой он очарователен. Какая же дура, думает она, что влюбилась в него.
Я люблю его. Ее не удивляет наконец сделанное самой себе признание. Оно воспринимается не как откровение, не как падение – только как ударная реплика некой жестокой, предсказуемой шутки. Она всего лишь дала миру больше возможностей ранить ее.
– Ты готова? – спрашивает он.
– Да, – Маргарет невольно улыбается. – А ты?
– Куда уж больше, – он медлит. – Боишься?
– В ужасе.
Но это не страх перед хала.
Она боится принять неверное решение, когда придет время.
* * *
Для середины осени слишком холодно, холоднее, чем все последние недели.
К тому времени, как они регистрируют у официальных лиц все алхимизированное снаряжение, день уже перевалил за половину, в небе сгустились плотные и темные грозовые тучи. Маргарет слышит далекий рокот грома – словно предостерегающее ворчание пса. От предчувствия трещит воздух, как от электрических разрядов. Они стоят во ржи высотой до пояса, поле простирается перед ними почти на милю. В него врезаются ограды пастбищ, вдалеке оно сливается с рощами кипарисов и кленов, кривые узловатые ветки которых похожи на подманивающие пальцы.
Повсюду вокруг – целые своры собак, рычащих и лающих из-за ограждения вольеров, храпящие беспокойные кони, выпускающие из ноздрей целые облака пара в обжигающе-холодный воздух. Охотники в алых куртках болтают между собой, молодежь, по возрасту еще не допущенная к охоте, разносит бокалы хереса на серебряных подносах. Ближе к Уикдону представители элиты, жаждущие увидеть редкое зрелище, седлают лошадей. Ветер жадно треплет их плотные черные накидки, ткань развевается, как темные волны, на фоне золотистых полей.
Их гораздо больше, чем ожидала Маргарет. Большинство туристов следуют за охотниками ради показухи, а не кровопролития. Многие будут спать с похмелья до самого вечера, когда хала наконец четвертуют на городской площади, совершив ритуальное помазание его кровью тех, кто участвовал в охоте первый раз. Все, что не захотят оставить себе победители, отдадут собакам… конечно, если в этом году будет победитель.
А он будет. Должен быть.
Но перспектива победы, еще недавно столь незамысловатая, теперь лишь переполняет ее диким ужасом. Если она отдаст хала Уэсу, мать больше никогда не заговорит с ней. Если отдаст его матери, рискует лишиться ее – мать будет отнята камнем. Если выйдет из состязания, семью Уэса ждет разорение. Что бы она ни сделала, она причинит боль тем, кого любит.
Флегматичный голос говорит в потрескивающий микрофон:
– Я приступаю к благословению собак.
Пастор Моррис в мрачной черной сутане и бархатной епитрахили стоит спиной к лесу. Щурясь, он глядит на невидимое солнце, на вольеры. Где-то среди этих собак сотрясает решетку Бедокур. Маргарет даже думать боится о том, что будет, если он вырвется на свободу. Магия хала вплетается в воздух, ощущается в нем, манит собак, все они рвутся убить его, и ей страшно, что Бедокур погибнет.
