Уже тогда он знал, что Тарац хочет чего-то большего, чем военное покровительство Тейкскалаана, но потом Искандр попал в Город, во дворец, и игры Тараца потеряли… значение…
«Я вспоминаю это второй раз».
<Я вспоминаю это второй раз.>
(Я вспоминаю то, чего никогда не видела…)
Я это видел. Я и есть это. А кто ты?
(Обращение внутрь, в поисках этого чужого голоса – чтобы взглянуть на нее внутри них. Обращение внутрь, и тогда они видят друг друга – двойников…)
* * *
<Я Искандр Агавн>, – говорит Искандр Агавн.
Искандру Агавну двадцать шесть лет, и на тейкскалаанской территории он провел всего чуть больше тридцати двух месяцев. Искандр Агавн <умер! умер, я видел тебя мертвым на столе в подвале! Я умер, потому что ты умер!> перевалил за сорок, ему почти сорок один и уже знакомы мелкие неизбежные физические трагедии среднего возраста – обвисающие живот и подбородок.
Это я Искандр Агавн, говорит Искандр Агавн, а ты тот имаго, что я отправил на Лсел пятнадцать лет назад. Кому хватило дурости вложить мой имаго в меня же?
«Мне».
(Новое обращение внутрь, теперь поворот в сторону – и вот она: женщина с высокими скулами, короткими волосами, сама высокая и узкая, с острым носом и серо-зелеными глазами, покрасневшими от усталости.)
Я Махит Дзмаре, говорит Махит Дзмаре, и теперь я – это вы оба.
Кровь и звезды, говорит Искандр – каждый, оба, с одной и той же ругательной тейкскалаанской интонацией, – зачем ты это сделала?
Смеяться у себя в разуме неудобно, осознает, смеясь, Махит, а может, неудобно – это пытаться втиснуть три разума в один, и она/они того гляди разорвутся по шву, из-за того что двое других слишком похожи, а она… нет, она женщина, моложе на поколение, ниже на десять сантиметров, ей нравится вкус обработанного рыбного порошка в каше на завтрак, а им противен, вот из-за таких дурацких пустяков, – и она проваливается в собственный разум, чувствуя отголосок того места, где ее разрезали чужие безличные руки и превратили в то, чем она не является…
* * *
На станции Лсел существует долгая традиция психотерапии, потому что если бы ее не существовало, то все на борту давно бы уже провалились в кризис личности.
На ранней стадии интеграции с имаго, в самое сложное время, когда два человека выясняют, что в имаго-структуре есть ценного, а что надо выбросить, что личности-хозяину необходимо сохранить для самоопределения, а что можно отредактировать, переписать, пожертвовать, – на этой ранней стадии человеку надо сделать выбор: мелкий, неважный, но такой, чтобы имаго и хозяин выбрали одинаково. Надо сосредоточиться на этом выборе как на оке бури, как на сердце без терзаний. Где можно строить дальше.
<Махит, – говорит один из Искандров. Ей кажется, что молодой – ее имаго, который успел стать больше чем ее половиной. – Махит, помнишь, что ты чувствовала, когда впервые читала «Историю экспансии» Псевдо-Тринадцать Реки, дошла до описания тройного заката, который открывается глазам, когда висишь на точке Лагранжа станции Лсел, и подумала: «Наконец-то, вот описание моих чувств – причем даже не на моем языке…»>
«Да», – говорит Махит. Да, помнит. Эту боль: тоску и жестокую ненависть к себе, которая лишь обостряет тоску.
<Я тоже себя так чувствовал>.
«Мы себя так чувствовали».
Оба их голоса, почти одинаковые. Электрический огонь в ее нервах, нежность от ощущения, что тебя знают.
* * *
Резко и тошнотворно Махит осознала то, о чем никогда не просила: движение воздуха внутри шейного отдела позвоночника – тошнотворно интимная ласка, преображающаяся в каскад нервных импульсов, кончики пальцев озаряются мерцающим давлением, которое по движению какого-то огромного рычага переключается ко внезапной боли.
Почему она в сознании?
Что там с ней делает Пять Портик?
Махит пыталась закричать и не смогла: наркотики, державшие ее за порогом сознания, – паралитики (хоть что-то действует как надо, в ужасе подумала она, хотя бы не будет трепыхаться и рвать собственную нервную систему на кончиках микрохирургического оборудования Пять Портик).
На нее, беспомощную, находят волны электрических ощущений из конечностей…
* * *
Их двое. Они видят друг друга; один – мертв, другой – распадается, его молодое лицо – лишь полузабытый набросок, с глазами Махит – зелеными, а не карими; неправильность пребывания в незнакомом сенсориуме – у этого тела острее обоняние, отличаются гормоны стресса, больше терпимости к боли, и какой-то Искандр (не важно какой) вспомнил, что тела с женскими гормонами просто лучше справляются с болью, чем тела с мужскими, подумал: «Хоть с этим будет легче», – но ей слишком больно. Им. Ей.
Мигающая тасовка; обрывки воспоминаний – словно парящий в нулевой гравитации мусор, который настолько бликует на солнце, что режет глаз сиянием:
(… на тыльную сторону его ладони из окна падает солнечный луч; слишком много морщин, выступают вены. Он никогда не думал, что состарится в Тейкскалаане, однако вот он, здесь, пишет шифром на бумаге в своих апартаментах, извещает Дарца Тараца, что отсылать любым каналом свои новые имаго-копии небезопасно и что он не вернется на Лсел вновь, чтобы оставить имаго-аппарат на хранение и установить новую пустышку для продолжения записи. Это неправда: на самом деле это жителям Лсела небезопасно знать, на что он идет ради их безопасности. Он чувствует себя не просто старым, а древним, рассыпающимся набором решений, принятых под давлением обстоятельств – а еще из-за страсти, страшная смесь, – но еще хуже были бы обстоятельства и преданность, – хуже, зато правдивей…)
(– …под давлением обстоятельств следует убедиться, что пожелания императора относительно его наследника будут учтены, – говорит Восемь Виток, – и потому мое предложение таково: я усыновлю девяностопроцентного клона в качестве своего законного наследника.
Искандр смотрит на нее, думает: «Я в принципе не могу сделать этому ребенку ничего хуже того, что планируют его собственные соплеменники – они будут управлять каждым аспектом его жизни, они его создали, они за него и выбирают. Так разве намного хуже позволить императору жить внутри него?
Потом думает: „Да, намного, и я все равно на это готов“».)
(… император Шесть Путь великолепен на своем троне в окружении солнечных копий, в каждой черте его лица – небрежная сила, и внутри Искандра все переворачивается от нервного предвкушения, где-то в глубине горла гуляет волна электрического ощущения: «Он хочет поговорить со мной, я разгласил уже достаточно интересных почти секретов, у меня все получится – я знаю, чтÓ могу предложить, от чего он не сможет отказаться…»)
