(…в горле застревает последний кусочек начиненного цветка; ни вздохнуть, ни сглотнуть. Там, где Десять Перл уколол шприцем в запястье, как будто горит шип боли. Десять Перл критически разглядывает его с другого конца стола и вздыхает – слегка меланхолически, смиренно. «Я пытался найти способ получше, как вывести вас из мыслей императора, – говорит он, – пыталась и Девятнадцать Тесло – прошу вас ее простить, если в вашей религии есть загробная жизнь, где возможно даровать прощение…»)
Трепет воспоминаний сгущается. Съеживается. Махит провожает его взглядом вниз, вниз, в центр их троих. Слабое сопротивление – («Никто не должен такое знать, я не могу, это… ты мертв», – думает Махит; <Я мертв>, – думает второй Искандр, молодой) – а потом:
* * *
– Император попросил тебя о бессмертии, когда был с тобой в постели?
Девятнадцать Тесло простерлась на голой груди Искандра, подпирает свой подбородок руками и смотрит на него со смертельной серьезностью. Она вся скользкая от пота. Искандру пора бы перестать ее вожделеть, учитывая, о чем она только что спросила, но это ничего не меняет. Жаль, что он даже удивиться этому не может. Он приглаживает ей волосы, спутывает в темные шелковые пряди. У императора такие же волосы, но серебристо-седые. На ощупь – те же самые.
(Проблеском – другой Искандр: сплошь либидо, скабрезный интерес, который Махит ощущает в виде пульса где-то в промежности – понимание желания. Это почти защищает ее от взрывного осознания: ответ на вопрос Девятнадцать Тесло – да.)
(<А она тебя все-таки заметила>, – говорит Искандр Искандру.)
(«В ту ночь я был на десять лет старше тебя, всерьез она меня начала принимать за два месяца до этого, – отвечает Искандр. – Заткнись и дай вспомнить – это было…»)
(<Приятно?>)
(«Нет, – говорит тот Искандр, в чьей памяти они находятся. – Нет, это было важно».)
(Махит переполняется воспоминанием о Девятнадцать Тесло в ванной комнате ее офисного комплекса, о странной нежности ее ладоней на своих, о внезапной ее бережности. Пытается вспомнить, кому именно принадлежало желание – ей, Искандру или им обоим, – говорит обоим Искандрам за просмотром этого воспоминания: «Кровь и звезды, с чего ты вообще взял, что это хорошая мысль?» Подбавляет в эхо жестокости. Жестокость не оттеняет откровение: ее совсем не удивляет, что Искандр соблазнил – соблазнился – Девятнадцать Тесло и самого императора. Их обоих.)
А в постели из воспоминания Искандр отводит глаза от спокойного и ровного взгляда Девятнадцать Тесло и говорит:
– Это не бессмертие. Если твой вопрос об этом. Тело все же умирает – и это имеет значение. Большая часть человеческой личности – эндокринная.
Девятнадцать Тесло задумывается. Кажется, ее нагота никак не влияет на холодные размышления на ее лице: с тем же самым выражением она повела его в постель.
– Значит, должна быть эндокринная совместимость?
– Личностная; есть много эндокринных систем, которые дадут очень похожих людей, а весь вопрос в том, смогут ли интегрироваться характеры. Но да, становится проще, когда имеется некое физическое сходство или сходство в раннем жизненном опыте.
– Его сиятельство задумал создать клона.
Искандра передергивает от такой мысли, и он надеется, что Девятнадцать Тесло этого не заметила. (Передергивается Искандр. Передергивается Искандр-Махит. Похоже, некоторые табу нерушимы, сколько бы тебя ни соблазняли тейкскалаанцы или сколько бы ты ни мариновался в дворцовой культуре. Нельзя помещать имаго в клон предшественника; конгруэнтность слишком высока. Личности не интегрируются. Одна просто победит – и будет утрачено все, что может предложить вторая.)
– Мы никогда не делали из клонов носителей имаго, Девятнадцать Тесло. Я не имею ни малейшего представления, как тело клона поменяет выражение Шесть Пути в виде имаго.
Эзуазуакат щелкает языком по верхним зубам. Она буквально приклеилась к нему; она отлично чувствует его отвращение, подозревает он.
– Если представить это повторным использованием его сиятельства, меня эта мысль тревожит меньше. Но все же тревожит, – говорит она.
– Я бы удивился, если бы было иначе, – говорит Искандр. – Она и меня тревожит, а я сам и предложил ему попробовать имаго-аппарат.
– Тогда зачем предлагал?
Искандр вздыхает и переворачивает ее на подушки. Он лежит на боку, а Девятнадцать Тесло оказывается в ложбинке между его бедром и грудью; малозаметное, но неизгладимое присутствие тела.
– Потому что Тейкскалаан огромен и голоден, а его сиятельство Шесть Путь – не сумасшедший, не охоч до власти и не жесток. Хороших императоров не так уж и много, Девятнадцать Тесло. Даже в поэзии.
– И еще ты его любишь, – говорит она.
Искандр вспоминает, как проснулся – в изнеможении, в сладкой боли, – где-то через час после того, как заснул в постели императора, и обнаружил, что тот уже не спит – сидит с пачкой инфокарт на голых коленях, за работой. Тогда он свернулся вокруг императора, сделал себя теплой опорой для работы. Такой пустяк, и Шесть Путь задержал руку на его щеке, – тогда Искандр задумался, спит ли вообще император, и услышал – эхом, словно из облачной привязки где-то в разуме, – строки из «Энкомии павшим с флагмана „Двенадцать Распускающийся Лотос“ Четырнадцать Скальпеля»: строки о капитане корабля, как она погибла вместе со своей командой. «Нет звездной карты, что не видели / ее недремлющие очи или не кроила / ее огрубевшая копьеносная длань, и такой / она пала – истинным капитаном». Недремлющие императоры. Соблазн – суть поэзии. Сказок, в которые ему хочется верить.
– И еще я его люблю, – отвечает Искандр эзуазуакату. – Не должен, но люблю.
– Я тоже, – говорит она. – Надеюсь, все еще смогу любить, когда он уже не будет собой.
* * *
«А мы – это мы?»
Это спрашивает один из них. Один из них думает, что это риторический вопрос: вот есть непрерывная память, она составляет личность. Личность – это тот, кто помнит, что он эта личность.
Еще один из них поправляет: «Непрерывность памяти, профильтрованная через эндокринную реакцию».
Еще один из них поправляет: «Мы все помним, что были этой личностью, и все-таки мы разные».
Они смотрят друг на друга в этом странном внутреннем тройном видении. Махит не помнит, чтобы встречала Искандра во время первой операции. Искандр – ее имаго, ее вторая половина, теперь бледнеющий обрывок, никогда не полноценный, а сейчас вовсе только в том остаточном виде, что успел прописаться в ее неврологию, – он тоже не помнит и вдобавок не понимает (несчастное, изливающееся признание в непонимании), забыл он об этом или в принципе помнит только то же, что помнит Махит, или то же, что помнит Искандр (второй, мертвый, пойманный на пике смерти, словно пронзенный).
(…в горле застревает последний кусочек начиненного цветка; ни вздохнуть, ни сглотнуть…)
