– Я не хотела бы, чтобы ты бледно выглядела перед яотлеком, – сказала Махит. – Она немедленно потребует отчет о количестве использованных пакетов. А также, возможно, остальную часть отчета.
– Вот видишь! – сказала Три Саргасс, продолжая улыбаться почти станционной улыбкой. – Я знала, что если мне удастся привлечь дипломата-варвара, которая смогла освоить наш язык, это сэкономит мне время на обучение чужому…
Она выскользнула за дверь, прежде чем Махит задала вопрос, который вертелся у нее на кончике языка: «Очаруют ли тебя эти инородцы так же, как очаровала я? С учетом того, что все мы варвары, пусть даже мы такие же человекообразные, как ты?»
<Лучше не спрашивай, – сказал ей Искандр. – На самом деле ты в любом случае не хочешь знать ответ>.
* * *
В поэзии и эпической прозе, даже в руководствах по искусству управления государством, самой скучной и клинической разновидности императоры лишались – или должны были лишаться – сна, как и капитаны космических кораблей, по тем же причинам. Девять Гибискус всегда считала, что яотлек, являющийся чем-то средним между капитаном и императором, после получения нашивок с колючками на воротник должен на самом деле развить в себе способность бодрствовать на протяжении неопределенного времени. Однако жизнь нашла способ игнорировать поэзию, эпические творения и руководства по искусству управления государством. Как и все остальные на «Грузике для колеса», Девять Гибискус имела отведенную ей восьмичасовую смену для сна.
В последнее время со сном у нее были проблемы. Это кое-что говорило об императорах, яотлеках и разнице между ответственностью, которую несешь, когда командуешь пусть и мощнейшим, но относительно небольшим космическим кораблем, или когда руководишь совершенно несопоставимым с кораблем объектом вроде всего тейкскалаанского Флота, готового погибнуть по твоей команде, если этого требует империя.
Девять Гибискус пыталась уснуть. Она сняла форму, легла на кровать в майке и спальных шортах, посредством облачной привязки притушила свет в спальне почти до полного отключения. Она также разослала сообщение, требующее радиомолчания, кроме чрезвычайных случаев. Если инородцы предпримут атаку на «Грузик для колеса», ее нужно разбудить, но во всех других случаях – нет.
Если, конечно, ей вообще удастся уснуть. Она пыталась уснуть в течение доброй трети восьмичасовой смены, но ничего не получилось. Думать она могла только о гибели «Осколков» во вспышках пламени, о том, стоит ли новая технология биологической обратной связи того, чтобы половина состава Флота получила посттравматические флешбэки, потому что кто-то в другом конце сектора умер плохой смертью. Анализ затрат и выгод был несовместим со сном.
Она почувствовала облегчение, когда кто-то постучал в ее дверь. Скорее всего, кто-то, до кого не дошло ее указание беспокоить ее только в самом крайнем случае, пытался вручить ей послание не первостепенной важности. Хотя и происходило что-то, не требовавшее ее вмешательства, теперь она уже могла не притворяться, что спит. Она включила свет, надела брюки, чтобы ее внешний вид создавал хотя бы видимость начальственности, и взмахом руки открыла двери. По другую сторону стояла с извиняющимся видом ее начальник связи Два Пена, у которой, судя по всему, была рабочая смена – мостик строго соблюдал очередность, и когда Девять Гибискус спала, Два Пена обычно бодрствовала. Но сейчас она все равно выглядела изможденной, даже несмотря на то, что ее не сдергивали с кровати неожиданно.
– Яотлек, – сказала она, – случилось нечто чрезвычайное.
Экипаж «Грузика для колеса» называл Два Пену «Пузыри», хотя ничего пузырчатого в ней не было. Прозвище это стало широко распространенным, и даже Девять Гибискус приходилось сдерживаться, чтобы оно не сорвалось с языка. Яотлек махнула – заходи, не называя начальника связи по имени. Когда та зашла, Девять Гибискус закрыла дверь движением руки. Ее пульс подскочил; это было куда лучше, чем спать – сфокусироваться на ответственности в кризисной ситуации.
– Ну, какая такая чрезвычайность заставила поднять меня с кровати?
Два Пена чувствовала себя не в своей тарелке, стоя перед своим начальником, пока та натягивала на себя оставшиеся элементы формы. Тем не менее она храбро направила взгляд в потолок и ответила:
– Сэр, в наших руках один из инородцев.
– Что?! Живой?! Мы захватили их корабль?
Два Пена отрицательно покачала головой.
– Мертвый. «Осколок» из Семнадцатого обнаружил его парящим в вакууме после… одного из столкновений. Он захватил его и доставил сюда.
Ноги Девять Гибискус стали подгибаться от приятного возбуждения, также пришлось приложить немалые усилия, чтобы скрыть дрожь в руках.
– Этого солдата нужно представить к награде. Пусть это сделает Сорок Оксид – свяжись с ним, награду он должен получить от своего капитана Флота. И… где он? Инородец?
– В медицинском отсеке, – ответила Два Пена. – Медики собираются делать вскрытие. Но я подумала, вы сначала захотите на него посмотреть.
– Черт побери, конечно! – сказала Девять Гибискус, засовывая ноги в ботинки. – Идем.
Чтобы попасть в медицинский отсек, нужно было подняться на две палубы в хвосте корабля. Ходьбы туда было пятнадцать минут, но они уложились в десять, и Девять Гибискус с глубоким, сдержанным удовольствием поглядывала на Пузыри, которая легко поспевала за ней, отставая на полшага. От этого возникало чувство, что во Вселенной все в порядке, и это очень ей понадобится, чтобы справиться с тем, что сейчас увидит – чем бы это ни было. Она пыталась не воображать его. Воображение порождает предвзятость. Опять же, она почему-то могла его представить исключительно в виде уменьшенной до человеческого размера разновидности их кораблей с тремя кольцами, и это было нелепо; инородцы явно не были голодным кораблеобразным видом, который отпочковывается от малых кораблей. Пилот «Осколка» не смог бы притащить труп одного из них, если бы дела обстояли так.
Вот что делало с ней воображение – плодило абсурды, утешительные для разума. Девять Гибискус подозревала, что ей предстоит увидеть нечто гораздо хуже, чем все, что она видела прежде.
Она ошибалась.
И это было ужасно.
С хирургического стола, который она увидела, исчезли все стандартные подкладки и подушки, предназначенные для удобного расположения человеческого тела, остался только голый металл, а на нем что-то, похожее на животное. Даже никакое не жуткое. Просто новое.
Его уже раздели – сняли одежду, которая представляла собой нечто, пошитое из темно-красной материи боевого применения, и пошитое хорошо. Кто-нибудь проанализирует это позднее, хотя уже сам факт, что они носят одежду, имел немалое значение. Но теперь все внимание было сосредоточено на самом существе. Девять Гибискус подошла поближе, достаточно близко, чтобы понять, что оно в живом состоянии превосходило ее на добрых полтора фута. У обнаженного инородца было четыре конечности, как и у большинства двуногих. Две задние были толстыми и короткими, мощными в районе бедра под длинным торсом. Две передние были слишком длинными по человеческим стандартам, имели четырехпалые ладони, пальцы заканчивались кругловатыми когтями с декоративными насадками, изготовленными из чего-то яркого, похожего на пластмассу, пронизанную серебристым проводом. «Видимо, это пилотажный интерфейс», – зачарованно подумала Девять Гибискус и продолжила внимательно осматривать тело. Кожа была в крапинках – возможно, вследствие травмы или пребывания в вакууме, но она решила, что это особенность кожи: пятнистость повсюду, включая шею. С шеей что-то было не так.
