Хорватские националисты отправлялись сражаться на Донбасс, там их была целая рота. А хорватские бизнесмены брали под опеку украинских.
Вот только их американские хозяева не понимали, что в Восточной Европе, все — себе на уме. И по-настоящему преданным — там не будет никто и никогда.
Потому что это Восточная Европа…
Субботич был с американцами только до тех пор, пока его устраивало то, что делали американцы. И украинцы были с американцами — только пока их устраивало то, что делали американцы. Время деколонизации еще будет. Как только придет час — они первыми бросятся рвать последнюю сверхдержаву.
Но в том то и дело, что время пока не пришло…
…
В свою очередь Антонович думал, правильно ли он поступил, что сказал.
Понятно, что в этих словах был и его интерес — он боялся остаться не у дел. Украинцы шокировали всю Европу сочетанием жестокости и низких цен, которые они брали за службу. Заказное убийство они порой брали за пятьсот евро. Это только в кино с киллерами расплачиваются чемоданом денег, действительность намного прозаичнее. А эти… у них на самом деле тормозов нет.
Но он и в самом деле, считал, что с украинцами работать нельзя не только из-за денег. Он все же был католиком, и лицемерие сильно не уважал. А от украинцев просто несло — лицемерием…
— Поехали — зло сказал он, садясь в Мерседес
— Куда, шеф?
— Давай на Санта-Фе
Водитель тронул машину. Он понял, что шеф не в духе, и на штраф нарваться не хотел
За спиной — сидели двое, оба из хорватского спецназа. Его люди, лично его. Он повернулся к ним
— Кто что слышал нового про украинцев?
Боевики переглянулись. Потом один сказал:
— Кажется, они баб новых завезли.
— Идиоты! А поумнее что?! Держите ушки на макушке. И слушайте, что говорят. Не только про баб!
— Да, шеф…
— И будьте готовы…
…
Санта-Фе — место глухое, там почему то поляков много. К ним притулились украинцы — открыли там «Центр Тараса Шевченко». Там местный шашлык готовили — местные шашлык не знают, но знают бразильскую «асада» — мясо на палочках. Там же тусовались в основном молодые мигранты «четвертой волны» — те что с девяносто первого приезжали и по сей день.
Место это скверное, разбитая дорога, обшарпанные здания. На стене мурал — Тарас Шевченко в строительной каске и с коктейлем Молотова. Из припаркованных машин звучит национальная музыка…
…
Ходив я на пасіку вчора
На пасіці не було нікого
Лише тільки мертвії бджоли
Ой, ви, бджоли, вулики мої!
А хто ж це зробив таке лихо?
Москаль зі своєю москалихой
Піду й натовкчу я їм пики!
Ой, за бджоли, вулики мої!
І як то без меду прожити?
Ні чаю, ні кави попити
Й дітей нема чим пригостити
Ой, ви, бджоли, вулики мої!
Нікому не буде пощади!
Москаль буде землю ковтати!
Й водою з калюжі запивати!
Ой, за бджоли, вулики мої!
…
Местные песню не понимали, но местных тут и не было. Район считался по-настоящему плохим — примерно, как Бронкс, в стародавние времена…
Появление дорогого джипа вызвало у аборигенов нездоровое оживление, но после того, как из него выгрузились явные бандиты, один из них — с открыто носимым автоматом, оживление пошло на спад. Местные поняли, что поживиться тут нечем…
Антонович выбрался из машины, неторопливо сбросил пиджак, оставшись в одной водолазке. Так он сделал нарочно — несмотря на возраст, поддерживал форму, качался. В Лугано — многие качались и занимались рукопашкой. Ему хоть уже пятьдесят — но в любом кабаке от молодых телок отбоя не будет. Не то, что нынешние «веганы» в очочках…
— Один у машины, — скомандовал он, и неторопливо пошел к украинскому заведению.
На входе в него стоял бодигард, выглядевший, как идиот. Зачем-то он нацепил строительную каску. Ну, точно идиот.
— Вы к кому?
Антонович сдвинул очки наверх.
— Отскочи, пока не упал
Бодигард решил судьбу не испытывать. Отошел.
Антонович пошел наверх…
…
Наверху — Содом и Гоморра, на бильярде играют, какие-то бабы. При появлении Антоновича — все разговоры как то стихли, воцарилось нездоровое напряженное молчание.
Антонович молча прошел к двери кабинета, открыл ее без спроса.
— Физкульт-привет…
Тут какие-то личности терлись, но как только вошел явно не простой громила, они сразу свернулись, просочились в дверь и скрылись.
Антонович осмотрел хорошо знакомый кабинет, как будто видел впервые. В углу рушничок, на нем книжка — Кобзарь. Черно-красный флаг.
— Здорово, брат, — сказал хозяин кабинета, — чего заехал по делу или так… поздороваться?
— Я без дела не езжу, — Антонович без спроса сел на стул. — Газеты читаешь?
— Не. Я так-то телек смотрю.
— Плохо. Плохо, что не читаешь.
— А что произошло?
— На кладбище, недалеко от могилы Гарделя — американца насмерть затоптали. Не твоих, случаем, работа?
— Не…
— Уверен? А то пан Марко сильно злится на это. Понимаешь? Если твоя, лучше бы вам выдать тех кто это сделал.
— Да как ты такое подумать мог?!
— Как раз и мог. Тем более, твоих там не раз видели. Короче, тех, кто это сделал, надо сдать. Обязательно живыми — американцы другого не поймут. Американец важной был птицей. Те, кто это сделал должны ответить по суду. Пусть скажут, ограбить пытались.
— Да не мои это! Клянусь Мати Богородицей
— Я сказал, ты услышал. Кто будет что скрывать — или кого — пан Марко такого будет считать личным врагом.
…
— Марко, друг. Скажи, а за что ты нас так не любишь?
Антонович, уже собиравшийся уходить, остановился:
— Чего?
— Почему ты думаешь, что мы виноваты? Ты ведь к нам первым заехал, да?
Антонович сделал неопределенный жест.
— А за что вас любить? Я же вас знаю…
— Мы — воины, как и вы.
— Чего?! Воины? У нас, когда сербские свиньи взбунтовались, так десять процентов населения страны под ружьем было, все взрослые мужики, считай, пошли. Ну, не все — но большая часть. А у тебя — что? Сколько — под ружье встало? Вы только на словах воины. На самом деле, врете, как дышите. Ты-то сам — чего не на фронте, а? А эти твои… они, что не на фронте? От мобилизации сбежали, да? Не упоминай мне про фронт даже, понял?
