И до безумия жаль таких людей как Саша, которые виноваты лишь в том, что они русские, и оказавшиеся в цветущей, зажиточной Украине в злосчастном тысяча девятьсот девяносто первом году. Ведь многие и не по своей воле приехали — в СССР было такое понятие, как распределение, после института тебя распределяли и ты ехал, куда послали. Да и — кто бы тогда отказался поехать на теплую, хлебосольную Украину, которая такая же, как Россия, только в магазинах пожрать продают, а не как у нас — березовый сок в трехлитровых банках, да салат «дальневосточный» из водорослей. А вот теперь они — оккупанты.
Оккупанты, твою мать.
Хотя… и они виноваты. Каждый, кто в девяносто первом проголосовал за независимость — теперь виноват. А голосовали многие. Пятьдесят семь процентов в Крыму. Восемьдесят два — в Донецке, примерно столько же — в Луганске. Русские люди — голосовали за независимость от России. Вот теперь — и выгребают, каждый за свое. Кого-то уже — «на гиляку». Кто-то — похватал, что успел — и ноги. А ноги-то — оттуда растут. Как говорил писатель Глеб Бобров в своей бессмертной «Эпохе мертворожденных» — не нажил ума, вот теперь и бегай с Калашом по руинам родного края.
Как то так…
Я — сидел и думал. А Саша — говорил, говорил тихо и обреченно… я даже думаю, что не для меня он это говорил. Для себя. Не обращая внимания — слушаю я его, или нет.
— … Что они творят… Что они творят, ё… Они же страну по живому кромсают… Ножами… Может, я тоже против Яныка был. У меня тоже… и бизнес отжимали, и взятки требовали, и хамство это… поперек горла уже было. Но нельзя же так… Где они это видели, б… Где… Какая Европа, какая нах… Европа, да нас теперь Европа и на порог не пустит после всего. Они же народ… ножами. В Киеве стреляют… Донецк бомбят… Одессу сожгли… за что… за что они нас ненавидят? Я же им… работу давал… Я никогда не глядел — хохол — не хохол. За что они нас так ненавидят… б… за что…
— Саш… Уходи в Россию. В Москву, в Питер… куда угодно. И начинай все с начала. Уже не на чужой земле, на своей. А детей своих научи, пусть автомат в доме держат. И чуть что — чтобы не жалели никого, пулю — и в ров. Придут дом отнимать — пулю и в ров. Придут предъявлять за какую хрень — пулю и в ров. Только так они понимают. Только так…
* * *
Зло в истории заложено чувством правды. Не существует такого зла, которое сгоряча не совершал бы человек с ясным сознанием, что он прав, а другой должен быть наказан, должен умереть.
Мераб Мамардашвили.
Из к/ф «Путь домой»
Ночью спалось плохо.
Я умею спать так, вполглаза — но сейчас просто не спалось. Перед глазами мелькали те, кого уже нет. Васыль. Игорек Этинзон. Дидье. Те, кто погиб во второй мой приезд в Одессу и тот, кто провалился и погиб в том проклятом мае, когда горело Куликово поле. Стоят ли страдания всего мира слезы одного ребенка? Да какой там ребенок — надо, б…! Надо! Оператор заснял тогда, как какой-то мужик, размахивая руками, доказывал, что надо идти жечь и убивать, а то тут второй Донбасс будет.
Сожгли. Убили.
А потом разошлись по домам, и стали дальше — ковать бабло. Кто как может. У кого на что хватает совести — или бессовестности. И так — до тех пор, пока из искр — снова не возгорелось пламя.
Когда говорят про коррупцию, как то забывают уточнить, а откуда они — коррупционеры? Они с Марса прилетели? С Венеры? Агенты Путина? Или те, кому повезло дорваться и кто сейчас жадно хватает, набивает деньгами карманы, понимая, что второй такой шанс в жизни может и не представиться?
Ведь они — это мы. И разница между нами только в том, что им повезло на хлебном месте оказаться. А нам — нет. Пока. Повезет — и нам будут заносить. И думаете, многие откажутся? Ага — щаз…
Я наблюдал начало трагедии, наблюдал ее кульминацию и сейчас — доигрываю ее финал. Начало — это Куликово поле, и сотни самообороны, верящие, что если они вот сейчас зажгут этот лагерь ненавистных им ватанов — то через год, два, они будут в Европе. Кульминация — это два десятка пацанов учатся полицейскому делу в европейской полицейской академии. Начало конца — это тот же Валера Вознюк, «громадянский активист», за два года ставший начальником отдела в новой полиции, и продажный, как последняя портовая шлюха, — да, тот самый Валера. Который пел гимн Украины, и по щеке — катилась слеза… такое ведь не сыграешь. А финал… это то, что есть сейчас. Когда все против всех. Когда друг от друга — уже тошнит, когда весь мир идет на тебя войной.
Может, на крови что-то и вырастет. Но я уже не верю. Слишком много было — крови. И ничего не росло. Как там… на крови может вырасти только бардак, где и кровь не имеет цены. Вот это честно.
Это про нас…
Мне не спалось, только потому это и увидел. Сначала движение — крадучись, прошел человек. А когда такие дела творятся, сами понимаете — на воду дуешь. Когда же прошел второй, за первым — я понял, что дело нечисто.
…
Успел как раз вовремя. Лева как раз заканчивал душить Сергея — перед этим ударив его по голове рукояткой пистолета. В последний момент — он то ли услышал, то ли почувствовал человека за спиной. Начал разворачиваться, поднимая пистолет — но я ему шанса не дал. Бросился, сшиб, прижал руку с пистолетом. Тот выстрелил. Мент оказался непростой — попытался ударить меня головой, но я был начеку. Потом — подоспел и Александр, сбежались бабы…
К счастью, Сергей оказался цел, голова не пробита — иначе бы не встал. Сейчас он — опирался на машину, фары были включены. В свете фар — были я, Лева, Александр. Я — держал в руке трофейный пистолет. А жена Левы — стояла между ним и нами — не знаю, кого от кого она защищала.
— Ты что творишь? — спросил я — за что ты его?
Лева молчал, вызывающе смотря на нас.
— Ты упырь, б… Тебе мало? Тебя тут кончить?!
— А и кончай!
Бывают ситуации, когда действительно хочется нажать на спуск. Я — с трудом сдержался.
— Ты знаешь его?
…
Я повернулся к Сергею
— Вы знаете друг друга?
Сергей не ответил.
— Лева!!! — резануло по ушам.
Я повернулся — вовремя. Лева пытался воспользоваться моментом, кинуться на меня — жена удержала
— Лева… не надо…
— Подержи… — я передал Саше пистолет, приглашающе развел руки — давай!
Лева отпихнул жену, но на меня не пошел.
— Банкуешь, — осклабился он, — ну, банкуй, голубок….
— За слова ответишь?
— Отвечу. Я за слова всегда отвечаю. С Владимирской
[2] сам?
— А что так интересует. Покаяться есть в чем?
— Мне-то есть. Кто работает, тому всегда есть в чем. Только ты вон у него спроси, а ему — есть в чем покаяться?
