Пока Анджей раздумывал над ответом, фриммец польщенно склонил голову:
– Почту за честь, Уоллер!
– А поехали! – согласился фон Рок, и на его лице появилась озорная мальчишеская улыбка. – Нужно же иногда и отдыхать, да?
Изабелла кивнула, уже предвкушая эту поездку.
Франсуаза Атенаис смотрела на них так, будто они все были ее детьми.
* * *
На Кальмеране дождило. Дорога, на которую Белка вышла из леса, еще не успела превратиться в полную чмокающей грязи канаву, но цепочки луж уже протянулись по ней, и неизвестно, какой они могли оказаться глубины. Изабелла подтянула повыше сапоги и проверила завязки – по крайней мере, ноги останутся сухими, если провалишься! До назначенного Монти места встречи – придорожного трактира на перекрестке Танцующего Скелета – идти было около часа. Как раз достаточно, чтобы промокнуть и испачкаться, дабы не показаться хозяину и посетителям подозрительно чистеньким.
Белка, усмехнувшись, ощупала свои, стриженные скобкой, волосы. Наведенный планером морок, превративший ее в молодого менестреля, рыжего и с наглой симпатичной мордахой, был качественным или, как говорили в Фартуме, генеральным. Она даже ощущала кое-что у себя между ног, с чем ходить было, мягко выражаясь, непривычно.
Поправив лютню на спине, менестрель двинулся в путь, прислушиваясь к звукам, доносящимся с тракта. Коли крестьянская телега скрипит, или крики обозников слышатся – не беда. А вот от топота коней и лязга доспехов лучше укрыться в кустах. Кто знает, что за люди скачут, и с какими намерениями?
Белка шла, наслаждаясь свежестью воздуха и пением птиц. Кальмеран не посещала года три, с последней проводимой здесь боевой операции. На душе было… тихо. Казалось бы, столько пережито, сожжено в горниле прошлого, но вот, поди ж ты – ни волнения, ни сердечной боли, ни сомнений. Кажется, она навсегда исцелилась от яда по имени Демпси Монтегю и больше никогда не будет слабой рядом с ним.
«Что ж… сейчас и проверим!» – усмехнулась Белка, толкая дверь трактира и окидывая помещение цепким взглядом.
Монти не было.
– А что, хозяин, кормят ли здесь за добрую песню? – звонко спросил менестрель, входя.
Хозяин, крепкий и не старый еще мужик, заросший так, что встреть за стенами трактира, решишь, будто это леший, кинул на юношу испытующий взгляд. Посетителей было немного, однако под песню и еда с напитками влет уходит!
– Ты спой нам, а уж я решу, – прищурился он. – Коли мне и моим гостям понравится, получишь знатный ужин! Коли нет – заплатишь сам!
– По рукам, почтенный, – улыбнулся менестрель, скинул лютню и заплечный мешок, прошел к очагу.
Повесил куртку на крюк рядом с ним – просушиться, взял один из грубо сработанных табуретов, что стояли у столов, сел и приготовился перебирать струны.
Дверь с грохотом распахнулась. На пороге стоял, покачиваясь, рыцарь в забрызганных грязью доспехах.
– Вина мне! – провозгласил он отлично поставленным голосом. – И не той кислятины, хозяин, что ты стремишься налить кому ни попадя! А настоящего, неразбавленного!
Трактирщик вышел из-за стойки ему навстречу. С кальмеранскими рыцарями лучше не шутить – коли они расходились, убытка от них было куда больше, чем пара-тройка бутылок дорогого вина.
– Пройдите сюда, в уголок, мой господин, – хозяин угодливо поклонился. – Сейчас принесу первоклассное вино, и ужин, и все, что господин пожелает!
Рыцарь с грохотом и лязгом шагнул внутрь, и стало понятно, что он вдребезги пьян. И как с коня-то не свалился в таком состоянии?
Менестрель, насмешливо блестя глазами, проследил, как трактирщик провожает гостя к столу, и, тронув струны лютни, запел голосом не сильным, но приятным:
Под сожженные мною мосты
Не загонишь бегущую воду.
И осенних листов хороводы
Восьмерки рисуют пустые.
Живи, моя печаль,
Неверным сиянием грез
И свети звездой путеводной.
В моих разрушенных замках
Не поселятся ласточки летом.
Их гнезда развеяны пеплом
В улыбках ветров туманных.
Живи, моя печаль,
Неверным сиянием грез
И свети звездой путеводной.
В моем опрокинутом мире
Древнее пламя танцует,
Ярко-синим себя рисует,
Требует с сердца виру.
Живи, моя печаль,
Неверным сиянием грез
И свети звездой путеводной.
Но сомнения мне не знакомы!
Я покину свой мир однажды,
Не считая действие каждое,
Чтобы стать печалью в другом.
Живи, моя печаль,
Неверным сиянием грез
И свети звездой путеводной.
[1] – Эй, парень, а ты хорошо поешь! – крикнул рыцарь из своего угла, когда юноша под одобрительные крики гостей встал и раскланялся. – Иди сюда, я тебя угощу, а ты прочтешь мне какую-нибудь балладу!
В глазах трактирщика мелькнуло облегчение – он только что отвертелся от бесплатного ужина!
Менестрель, забрав свои вещи, подошел к столу и поклонился рыцарю. Сел, положив рядом лютню.
– Ужин для нас обоих! – стукнул кулаком по столу рыцарь. – Слышишь, трактирщик?
– Уже несу! – пропел тот из-за стойки, подзатыльниками подгоняя служку – мальчишку лет четырнадцати, собирающего миски на поднос.
– Да будет Спаситель к тебе добр, господин! – сказала Белка, разглядывая морок, наведенный планером Монти.
Рыцарь был не молод. На лице красовались: перебитый нос, насмешливые зеленые глаза и седые усы. Морщины изрезали щеки, однако подбородок был тверд и упрям. Хорошее лицо! Интересно, как сейчас выглядит Демпси Монтегю на самом деле?
– Дурацкая прическа! – фыркнул Монти, разглядывая менестреля. – Тебе не идет!
– Так же, как тебе, благородный господин, твои усы, – парировала Белка. – Ты позволишь разлить вино?
– Я сам! – рявкнул рыцарь и одним щегольским движением выбил пробку из бутылки. – Рыцарь я или нет?
– Переигрываешь, – краешком губ улыбнулась Изабелла.
– Может, я нервничаю, – разливая вино, усмехнулся Монти.
Менестрель первым поднял бокал.
– За знакомство? Мой господин, да будут твои годы благословенны и полны подвигов, и удовольствий, твои любовницы – ненасытны, а жены – плодотворны, твои поля тучны, а коровы – дойны!
– Заткнись, а? А не то я тебе голову оторву! – посоветовал рыцарь и выпил до дна.
– Понял! – кивнул менестрель, отпил вино и выжидающе уставился на собеседника.
