- Вот, Серёжа, полюбуйся, что мужики-то удумали! Да ты поди сюда… - и обращаясь к управляющему, приказала: - Ну-ка, Василий Лукич, расскажи барину…
Сергей, проходя сквозь толпу, заметил косые взгляды, бросаемые на него со всех сторон, и впервые в жизни ощутил злобу, которая относилась непосредственно к нему. На войне он ненавидел врага и знал, что в свою очередь вряд ли может рассчитывать на любовь французов. Но там – на войне – такое положение вещей было вполне естественным, без этой взаимной ненависти никто из сражавшихся по обе стороны солдат просто не представлял себе войны. Эта ненависть не направлялась на кого-то конкретно, а была почти абстрактным чувством, поражающим всех и, вместе с тем, не относящимся ни к кому. Тогда Петрушевский и представить себе не мог, что когда-нибудь ощутит ненависть так близко и непосредственно, причём именно в тот момент, когда меньше всего будет этого ожидать.
Пройдя через толпу, Сергей остановился у крыльца и, глядя снизу вверх, выжидательно посмотрел на управляющего.
- А что тут рассказывать? – разводя руками, послушно затянул тот, - они, барин, поля господские косить отказываются…
- Ты, Василий Лукич, ври – да знай меру! – донёсся в ответ из толпы хрипловатый голос.
От крестьян отделился один старик. Его лицо почти полностью скрывала густая борода с проседью и длинные усы. Лишь карие глаза, светившиеся житейской мудростью и смекалкой, смотревшие вокруг с молодым задором, выделялись на тёмной коже. Сергей решил, что этот старик, должно быть, у мужиков за старшего, так как, едва бородач заговорил, они сразу послушно умолкли и расступились, пропуская его поближе к крыльцу.
Старик подошел к Сергею и, смело глядя то на него, то на Марью Фёдоровну, повторил:
- Знай меру…
Во всей его широкой, не по возрасту крепкой фигуре угадывалось нечто своеобразное, выделяющее его среди других.
- Мы не отказываемся вовсе, - объяснил бородач, сняв шапку и зажав её в руке,- милости мы просим… Извольте хоть один денёк дать, чтобы мы и свои-то покосы смогли выкосить… Сушь-то какая стоит! Луга уж желтеть начали, а коли дожди ударят, без сена останемся… Скотина зимой дохнуть будет.
- А ты, Матвей, молчал бы,- резко перебил его управляющий.— Тебе ли высовываться?
- А чего мне бояться? – с достоинством, спокойно продолжал старик. – Ежели ты на Ваньку моего намекаешь, так я за его не ответчик… Он – не дитё малое, своим умом живет…
- Он правильно говорит! – одобрили из толпы. — Луга не скосим, к весне с голодухи помрем!
- Тётя, - тихо начал говорить Сергей, поднявшись на крыльцо и встав рядом с Марьей Фёдоровной.— По-моему, нужно удовлетворить их желание… иначе вы рискуете не только получить нечто вроде бунта, но и оказаться в убытке из-за голода.
- Нет! – Марья Федоровна раздраженно поморщилась и сердито посмотрела на племянника. Она никак не ожидала от него такого совета. — Пока я здесь хозяйка, не бывать этому!
Она помолчала, обводя мужиков изучающим грозным взглядом и громко, уже для них, добавила:
- Решение мое неизменно! А бунтовать вздумаете. На конюшне розог хватит!
С этими словами она круто повернулась и скрылась в доме. Замешкавшийся было, Василий Лукич последовал за хозяйкой.
Петрушевский, пораженный ответом тётки, остался на крыльце.
- Да… вот и весь сказ, - услышал он.
- А барин-то наш, видать, не больно смелый, тётки боится, - насмешливо заметил кто-то из мужиков.
***
- Да вы ничего не кушаете! – голос Никитина вернул Сергея к действительности. — И вообще, по-моему, вы чем-то озабочены…
- Прошу прощения… Я, кажется, задумался, - извинился Сергей, но продолжал смотреть рассеянно. – Знаете, после ранения дороги действуют на меня не лучшим образом, - объяснил он.
- Ничего-ничего, - Никитин вытер губы салфеткой и неожиданно просил: - Как там Анна Александровна? Давно её не видал…
- Анна Александровна? – Петрушевский, недоумевая, посмотрел в лицо графа.
Самодовольное и уверенное оно вдруг сразу стало смущённым, и это было тем более странным, что, казалось, это чувство вообще неведомо ему. Нет, смущение никак не вязалось с раскованным обликом Никитина.
- Что вы имеете в виду? – уточнил Сергей.
- Собственно, так… вообще, - пробормотал Никитин и, пытаясь скрыть своё замешательство, принялся сосредоточенно нарезать принесенное официантом жаркое.
- Мой интерес неслучаен, - каким-то почти извиняющимся тоном объяснил он через минуту, немного придя в себя. – Впрочем, Анна Александровна… такое создание… Думаю, вы поймете мой интерес…
- Да, да… я.. – невнятно проговорил Сергей и, поднявшись из-за стола, с поспешностью произнес: - Прошу прощения, сударь.. С вашего позволения я вынужден покинуть вас… Одно дело не терпит отлагательств. Был рад встрече.
И не замечая удивления Никитина, он удалился.
_________________________________
* В 1740 году российские предприниматели начали заниматься разведением форели. С этой целью в Рошпе и Гостилицах Петербургской губернии были построены специальные водоёмы. Постепенно высокая цена на эту рыбу стала служить стимулом для развития мелких форелеводческих хозяйств.
** Половой - в России XIX — начала XX веков трактирный слуга, выполнявший обязанности официанта. Происходит от слова «пол»: одной из обязанностей трактирного слуги было держать в чистоте пол в помещении.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
Часть I. Глава 6
Коллаж автора
Наконец, осеннее ненастье сменилось зимней белизной и морозной свежестью. После летнего безлюдья Петербург ожил. По Невскому с шумом и гиканьем извозчиков проносились экипажи, оставляя на юном снегу ровный след от полозьев. Прохожие, плотно кутаясь в шубы и шинели, поднимая повыше воротники, спешили куда-то и радовались этой перемене, происходившей из года в год, но каждый раз казавшейся неожиданной, чудесной и неповторимой.Вернувшись в Петербург, Петрушевский по вечерам сидел дома, и тем самым изменял своей прежней привычке с головой окунаться в столичную вечернюю жизнь, проводя свободное от службы время на балах, в визитах и прогулках. Сидя у окна в кабинете, переполненном книгами, или возле жаркого камина гостиной, он дымил трубкой и смотрел перед собой невидящим взглядом. Потом вдруг вскакивал, сунув руки в карманы халата, и принимался быстро расхаживать из угла в угол. Иногда он торопливо писал что-то, затем, скомкав исписанный лист, раздраженно бросал его в камин и долго смотрел, как бумага корчится и тает в безжалостном пламени.Однажды за таким времяпрепровождением его застал Синяев.- Вот уж не ожидал увидеть тебя в таком состоянии, - заметил он, хитровато улыбаясь. – Ну, и накурено же у тебя!- Можно подумать, тебя раздражает табачный дым, - криво усмехнулся Сергей.- Конечно, нет, - Синяев пожал плечами, - просто это странно… Если человек один так курит, значит, - Николай прищелкнул пальцами и посмотрел в лицо друга, - значит у него не все в порядке, - заключил он.- Узнал, что ты давно в Петербурге, - продолжал Николай, прохаживаясь по комнате, - и за все время ко мне – ни ногой! Думаю, уж не случилось ли чего.Он укоризненно покачал головой и вновь упрекнул:- Да ты не слушаешь меня совсем!- Вот, вот, Николай Ильич! – в комнату вошел Архип, неся на подносе две чашки дымящегося крепкого кофе. — Уж сколько я говорю, что надобно поехать куда-нибудь, друзей, знакомых навестить… или в театру. Так нет же! Сидит, будто бирюк какой…- Архип, уйди, а? – отозвался Петрушевский, потом со странным выражением посмотрел на друга, словно только сейчас заметил его присутствие, и безучастно ответил: - Напротив, я прекрасно тебя слышу. Только, пожалуйста, избавь меня от нотаций! Их мне и от Архипа хватает…Он поднялся с глубокого кресла, потертого и уютного, каким может быть только старое, видавшее виды кресло, и подошел к камину, помешал угли, протянул Синяеву тлеющую щепку, чтобы тот закурил.- Я и не собирался, - пожал Николай плечами и, раскуривая ароматную сигару, тоже устроился в кресле. – Но позволь все же заметить, что я не узнаю тебя. Что за вид?! – он с насмешкой указал на Сергея, который в длинном, чуть запахнутом халате, надетом на голое тело, и ночных туфлях выглядел действительно смешно.- К моему несчастью, — продолжал Николай, пуская кольцами дым, - я испытываю к вам, сударь, дурацкую привязанность и поэтому мне больно видеть ваши душевные метания. Ну, так будьте же милосердны! Расскажите, что вас заставило так измениться.- Вечно ты издеваешься! – недовольно проворчал Сергей.- Ничуть! – воскликнул Николай, - я серьезен, как никогда! Впрочем, уверен, что Сomme les français ont remarqué, il faut сhercher une femme ici, n'est-ce pas ? *- Да… нет… Не знаю! Да пошел ты к черту! – ответил Сергей и, откинув голову, закрыл глаза.- Ну, вот,- развел руками Синяев, - так я и знал! – он торжествующе улыбнулся, - я, как всегда, прав!- Не обольщайся, - усмехнулся Сергей, - все сложно…- он задумчиво, словно решаясь на что-то посмотрел на Николая, потом заговорил быстро, прерываясь на затяжки трубкой: - Надоело все! Ты заметил, как все идет? Я думал… И понял…Он вновь замолчал, наблюдая танец пламени в камине. Боясь спугнуть его откровенность, Синяев тоже молчал, терпеливо ожидая дальнейших объяснений.- Знаешь, с некоторых пор меня не покидает ощущение… страшного сна, - помолчав, признался Петрушевский. – Будто я хочу проснуться и не могу, знаю, что надо, но не могу…- Этак, братец, можно с ума сойти, - заключил Николай полушутя полусерьезно и предложил: - Поедем-ка куда-нибудь, посидим, выпьем. И все твои думы уйдут. Поверь, ты просто засиделся дома.- Нет, - покачал головой Сергей. – Раньше и я бы так сказал, услышав подобные признания. А теперь мне не до смеха…- А я и не смеюсь! – воскликнул Николай. — Я и не смеюсь, но, - он беспомощно развел руками, - прости, не понимаю… Чего тебе не хватает? Что не нравится?- Не нравится? – горькая усмешка тронула губы Сергея, - не нравится, как ты изволил выразиться, все: моя жизнь, общество, частицей которого являюсь … законы, обычаи, движущие им… Да много что…Петрушевский опять помолчал, прошелся по комнате, вытряхнул трубку и продолжил с каким-то нетерпением и горячностью, будто боялся, что его прервут и не дадут высказать наболевшее:- На войне все было просто… Передо мной стояла ясная цель, я знал, как её достичь. А сейчас… Сейчас я ощущаю себя увязшем в болоте. Да и не только себя: вокруг нас трясина. Я понимаю, что больше не могу мириться с дикостью и запустением, опутавшими всех и вся… Но что делать? Я не знаю, не вижу выхода… И потому противен сам себе. По сути, я - пешка, от которой ничего не зависит.- Что!? Честолюбие?! – Николай удивленно вскинул брови и серьезно спросил: - Что же, тебе хочется быть этаким вершителем судеб?- Понимай, как хочешь, - Сергей пожал плечами. – Конечно, я не желаю роли вершителя судеб, как ты изволил выразиться. Но… я вижу несправедливость существующих порядков, осознаю необходимость перемен и ничего не могу сделать для их осуществления. А, между тем, люди, от которых зависит очень многое, люди, имеющие право произвести эти перемены, не желают ничего менять.- Прости, но, по-моему, ты начитался лишнего, - Синяев с улыбкой указал на томик Руссо, лежащий на диване. – Согласен, перемены нужны. Какие – разговор особый. Но зачем же себя-то казнить?! Этак можно зайти невесть куда! Необходимость перемен и дикость нравов осознаешь не ты один. Сейчас только об этом и слышишь. Вот ты сам говоришь о порядках. Но пойми, что они устанавливались столетиями, и без них просто нельзя.- Порядок… - Сергей грустно усмехнулся. – Да нужен ли порядок противный человеческой натуре?! Помнишь, один человек – Раевский, кажется, - сказал однажды: «Любой порядок можно изменить, нашлись бы люди, способные на такой шаг»?- С тобой бесполезно спорить, - ответил Синяев, раскуривая новую сигару. — Вот уж не думал, что ты так запомнишь наш тогдашний спор с Раевским… Впрочем, ты и тогда взял его сторону.- Но он прав, чёрт возьми! Прав! – воскликнул Сергей. — Вот ты упрекаешь меня во властолюбии… А я и не стремлюсь к власти… Если б нашелся кто-то, могущий осуществить перемены для пользы нашего отечества, я бы первый высказал ему благодарность и поддержку. Но, увы, - он развел руками и, присев на корточки, стал помешивать угли в камине, - с каждым днем я замечаю все больший упадок добродетели… Мы погрязли в пороках, не думаем о будущем, о том, что оставим после себя… Да ведь ты и сам все знаешь…- Ты прав, конечно, - после минутного молчания, нарушаемого лишь потрескиванием березовых поленьев, тихо отозвался Николай.— Но, согласись, одни размышления ни к чему не приведут…- Вот моя бездеятельность и раздражает меня, я не могу, не хочу с ней мириться! - подхватил Сергей, радуясь в душе, что сумел сбить насмешливо-ироничный тон друга.- Не уверен, что нужны какие-то действия с твоей стороны, - неожиданно заметил Николай, - более того, они, наверняка, принесут вред и тебе, и близким тебе людям, и самому делу. Пойми же, наконец, дорогой Серж, каждый хорош на своем месте!Синяев встал и, заложив руки за спину, стал прохаживаться по комнате, то и дело останавливаясь и глядя в лицо Сергея, заговорил отрывисто, с раздражением:- Ты – военный! Ну, так и служи с честью! А придет срок, выйди в отставку, женись и воспитай сына, чтобы смог, как и ты, послужить отечеству, не посрамив отца. Это ли не достойный пример?- Наверное, ты прав… - Сергей опустил голову, выпустил из трубки колечко дыма и возразил: - Но что же будет, ежели каждый из нас, отслужив положенный срок в столице, погуляв вволю, в зрелые годы отправится в деревню доживать век в тиши и довольствии? Да, собственно, так именно уже веками и ведется! И покуда Европа кипит от перемен, у нас, как в сонном царстве! Да что же потомки скажут о нас?! И не только в них дело, ведь скушно же, скушно!- Потомки! – Николай, казалось, не на шутку разозлился. — Ах, его волнует мнение потомков! Да ты поначалу обзаведись ими, а потом уже веди этакие душеспасительные беседы. Мне, например, наплевать, как жил мой отец. Лишь бы состояние не промотал и меня нищим не оставил. – Синяев раздраженно усмехнулся, - Россию он спасать вздумал! Очнись, друг мой, уже спасли, слава Богу! И с твоей же помощью! Да Россия - сонное царство, как ты изволил выразиться, - все европы переживёт! Стояла, стоит и стоять будет! А если скушно , так не мне тебе советовать, как скуку разогнать.- Ну, Николя, дружище! – Сергей хлопнул друга по плечу. – Прости мне мою меланхолию. Сдаюсь! – он шутливо поднял руки. – Твоя взяла, вези меня куда хочешь. — И громко приказал: - Архип! Одеваться!
