- Возможно, приговор будет вполне благоприятным… Во всяком случае, новость нужно преподнести как-то легче и мягче… - он помолчал и повторил: - Да, мягче. И режим, режим!
Погрозив пальцем, доктор откланялся и ушёл.
***
Ему казалось, что с момента ареста прошла целая вечность. Единственным, впрочем, сомнительным развлечением были допросы. Пока вели по длинным сводчатым коридорам он пытался угадать возможные вопросы и мысленно придумывал свои ответы. Иногда угадать получалось. Потом, вернувшись в камеру, прокручивал в голове прошедший допрос. Выбрав раз тактику правдивых ответов, он продолжал придерживаться её на всём протяжении следствия. Однако старался не выдавать других, упоминая только тех членов общества, участие которых было точно известно следствию.Однажды священник, посещавший его раз в неделю, сообщил долгожданную новость – скоро будет вынесен приговор. Сергей написал об этом жене, высказав надежду, что они скоро смогут увидеться. И потянулись недели ожидания, показавшиеся ему особенно томительными. Теперь уже на допросы не водили, и даже не присылали списки вопросов, как делали иногда раньше. Чтобы хоть как-то отвлечься от изнуряющего ожидания, он исправно дважды в день делал гимнастику, потом писал письма и читал Писание. Это был его ежедневный своеобразный ритуал, благодаря которому он мог справиться с накатывающей тоской.Своя участь его волновала мало: он осознавал вину, давно принял её, и теперь понимал, что наказание должно свершиться и принять таковое, каким бы оно ни было – его долг человека чести. Но все мысли его, все тревоги были о жене и сыне. Как она воспримет вынесенный вердикт Суда? Сможет ли быть стойкой? Ведь она так хрупка и непривычна к трудностям, его маленькая жена. С нежностью он смотрел на её портрет, воображал в мыслях её образ, в мельчайших деталях, до реснички, до маленькой выпуклой родинки под левой грудью, вспоминал как она улыбалась и, в моменты, когда была рассержена на него, хмурилась, а потом в ответ на его покаяние, когда он начинал дурачиться и в искреннем раскаянии обнимал её колени и клал на них голову, смеялась звонко, по-детски и перебирала пальчиками его шевелюру.Очень часто воспоминания уходили в совсем уж фривольное русло: он воображал Анну в спальне, вспоминал как целует жену, лаская каждую точку её дивных прелестей, и потом – как восхитительно, одновременно с бесстыдной страстью и стыдливо-целомудренно, как умела только она, Анна отдаётся ему, покоряясь любовной власти.Прижав портрет жены к груди, Сергей засыпал на узкой и жёсткой койке, изо дня в день надеясь на перемены и определение своей участи.Однажды рано поутру за ним пришли, привычно вывели из камеры и долго вели по бесконечным коридорам, потом вывели на улицу. Свежий летний ветерок приятно скользнул по лицу. С непривычки Сергей зажмурился от утреннего света. Нет, утро было не солнечным, а даже хмурым, но отвыкнув от уличного света, Петрушевский на несколько мгновений закрыл глаза, а потом открыл, чуть прищурившись. Пройдя под конвоем небольшой пустынный островок среди крепостных стен, он оказался в комендантском доме. Там были часовые и несколько человек, таких же, как и он, узников, знакомых ему по обществу.Бросились обниматься и приветствовать друг друга. Все были приятно возбуждены – увиделись впервые за несколько месяцев. Сергей узнал многих. В том числе князя Трубецкого, хотел поговорить с ним, но не успел, а только лишь встретился с ним взглядом и кивнул ободряюще. Тот же час арестантов повели в большой зал, где за огромным столом сидели важные государственные чины. Это были сенаторы, митрополиты, члены Совета, некоторым даже не хватило мест за столом, и они стояли в глубине залы.Сергея неприятно удивило, что некоторые из сих сильных мира рассматривают арестантов в лорнеты и даже в театральные бинокли. Он вдруг почувствовал себя кем-то вроде диковинной птицы, оказавшейся в клетке. Многие месяцы в одиночке никогда не вызывали в нём таких гадких ощущений, какие он испытал сейчас. Стараясь отвлечься, он мысленно начал считать, наметив себе некий рубеж – сто. Но первая сотня сменилась второй, потом ещё и ещё, и лишь когда он сосчитал до пяти сотен, началось поимённое зачитывание приговора.- Князь Трубецкой Сергей Петрович, полковник лейб-гвардии Преображенского полка, Верховным уголовным судом из Синода, Совета, Сената и присоединённых к ним различных государственных особ осуждается по первому разряду за участие в бунте, направленном на свержения законной власти, а так же за цареубийство и приговаривается к смертной казне путём отсечения головы. Но по воле императора казнь сия заменяется осуждением навечно в каторжную работу.Услышав такое, Петрушевский был поражён – князя приговорили за «цареубийство»! Как такое могло быть? Ведь Трубецкого даже на площади не было! В это невозможно было поверить, но именно так и случилось.Бесстрастный голос продолжал зачитывать приговоры – смертная казнь, каторга, смертная казнь, каторга, и вскоре Сергей услышал свою фамилию.- Петрушевский Сергей Владимирович, капитан N-ского полка, Верховным уголовным судом … осуждается по третьему разряду за участие в бунте, направленном на свержение законной власти, за ведание о умыслах на цареубийства и приговаривается к политической смерти, по силе указа 1753 года апреля 29 числа, то есть положить голову на плаху, а потом сослать в каторжную работу на двадцать лет.
В дополнительных материалах смотрите музыкальный клип. Эта музыка, на мой взгляд, очень точно отражает эмоциональное состояние героев. Видеоряд значения, в принципе, не имеет, главное - музыка.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
Часть II. Глава 14
Автор баннера - Крстина Муравская
«Ну, вот, наконец, и закончились наши мытарства с неопределённостью моей участи, - писал Сергей жене, - два десятка лет каторги. Молю тебя, моя родная, не пугайся, не лей слёзы, а попытайся принять сей приговор с тою же смиренность, что принял и я».После вынесения приговора его не вернули в прежнюю камеру. Пока вели по бесконечным лабиринтам крепости Сергей терялся в догадках, куда ведут, зачем. Сам приговор его как-то не трогал: первоначальное удивление – всё же думал, что наказание будет мягче – сменилось странно равнодушным состоянием и даже некоторым облегчением. Ну вот и всё! Теперь остаётся просто принять, выпавшее на его долю. И как ни больна была мысль о расставании с горячо любимой женой и сыном, он понимал, что иного пути не будет. Оказалось, вели в Кронверкскую куртину.*Новая камера была меньше, с приземистым потолком и сыростью, гнездившейся по углам и в самом воздухе, который пах плесенью. Но приятно удивило другое – из-за стен он вдруг стал слышать голоса соратников по заточению. Ближайшим соседом оказался поручик Ведерников, с которым были хоть и едва знакомы, но сейчас несказанно обрадовались друг другу, будто родные люди. Поручик был приговорён на поселение в Сибирь. И так они проговорили до глубокой ночи. Слышать человеческую речь, пусть и не видя собеседника, было непривычно, но невыразимо радостно – впервые за долгие месяцы можно было поговорить не о следствии. Впрочем, так или иначе всё равно главной темой был приговор и дальнейшая участь. Ведерников оказался настроен оптимистично:– Сибирь – тоже земля русская, – сказал он, – как-нибудь проживу, – и в его голосе Сергею послышалась даже некоторая мечтательность, – да и вы, сударь, не отчаивайтесь! – поддержал он Сергея. – Будем верить, что выйдет помилование, облегчится и ваша участь.И хотя Петрушевский понимал, что каторгу с поселением не сравнить, а помилования ожидать не стоит, он мысленно согласился со своим товарищем. Ничего, выдюжу!Всякий раз, он воображал себе образ жены и это придавало сил. Написав ей письмо, едва лишь за ним закрылась тяжёлая дверь одиночки, стал ожидать ответа и в тайне надеялся, что перед оправкой в Сибирь разрешат свидание с женой. Только бы ещё раз увидеть любимые глаза! Он понимал, что вместе им не быть никогда и стал готовить себя к разлуке. Конечно, ей сложно будет примириться с разлукой, но он обязан убедить Анну жить дальше, без него устраивать свою жизнь. Да, для него была невыносима сама мысль о том, что его сокровище станет принадлежать другому. Но иного выхода нет! Анна обязана устроить свою жизнь так, чтобы воспитать сына, и самой прожить достойно. А он… Ему остаётся молиться за неё и сына. Молитва – то единственное, что теперь ему остаётся.Первая ночь в новой камере была бессонной не только из-за разговоров с Ведерниковым, докучали блохи, оказавшиеся зверски злыми. И лишь сильная усталость сморила Сергея уже под утро. Но поспать не дали.Часов в пять утра узников разбудили и велели одеться. Ведерников посоветовал не застёгивать мундир.- И орденов не надевайте! – подсказал он.- Почему? – удивился Сергей.- Мне батюшка сказал, что их будут с нас срывать…- Ну уж нет, покуда мундир при мне, и я офицер, то встречу казнь, как полагается, - отвечал Сергей и не последовал совету товарища.Наконец, повели из камеры их вывели на улицу, построили, окружив солдатами Павловского полка. Здесь Петрушевский увидел многих знакомых – Лунина, Александра Муравьёва, Краснокутского, все были спокойны и молчаливы. Утро выдалось тёплым, обещая жаркий день. Запрокинув голову, Сергей сквозь ресницы посмотрел на солнечные лучи. Они напоминали радужные нити. Один цвет переходил в другой, солнце словно играло лучами, смешивая их друг с другом, как художник краски.Вдруг вспомнилось, как Анна вышивала такими шёлковыми разноцветными нитками, которые называла melange. Бывало он помогал жене смотать нитки в клубок: надевал на руки пряжу и постепенно поворачивал, пока она мотала. В такие минуты он любовался, как ловко и быстро изящные пальчики жены мотают клубок, получается плотный мячик. Целая корзина разноцветных клубочков. Потом они становились всё меньше и меньше, пока не заканчивались совсем, а из рук жены, словно по волшебству рождалось нечто изящное и милое – скатерть или салфетка, украшавшие их дом.Само понятие дома ассоциировалось теперь с женой. В своей холостяцкой жизни он обитал в довольно спартанском состоянии – в квартире имелось самое необходимо, а чистая постель и жаркий камин являлись единственными признаками хоть какого-то уюта. Всё изменилось с женитьбой – Анна наполнила холостяцкую квартиру всем тем, что составляет понятие дома. Сердце щемило при мысли, что теперь уже не будет никогда этого нежного, тёплого, обволакивающе уютного ощущения дома, не будет глаз, в которых так сладко тонуть, её рук, которые так необычайно прекрасно было просто держать в своих руках и время от времени целовать в середину ладони, вызывая смущение и трепет во всём этом хрупком существе, которое он смел называть своей женой. Этот чистый невесомый ангел был его женой, но на самом деле являлся чем-то значительно большим. Анна стала частью его самого, средоточием его существования, наполнила смыслом его жизнь. И сейчас он как никогда понял, чего же лишил себя сам, чем пожертвовал ради призрачных мечтаний, и обманно-прекрасных идей.Мысли Сергея были прерваны барабанной дробью. Потом стали выкликивать пофамильно, и каждому вновь звучала сентенция**, узника ставили на колени, срывали с него мундир, а профос*** ломал над его головой шпагу. Сергей перенёс эту процедуру с уже привычным спокойствием, словно это происходило не с ним, и лишь, когда из царапины на лбу потекла струйка крови, отёр её ладонью. А потом, не моргая, смотрел на высокое пламя костра, один за другим пожиравшее мундиры. Это зрелище показалось ему фантасмагоричным, впрочем, как и сама процедура гражданской казни.
