Часть I. Глава 8
Коллаж автора
Зимой деревенская жизнь входит в спокойное, размеренное русло. Улицы, сплошь укрытые глубокими сугробами, пустеют. Изредка по ним проедут сани, доверху нагруженные дровами, прошагает к колодцу баба с вёдрами, или пробежит ватага ребятишек. Но эта тишина обманчива: в избёнках, по самые оконца утонувших в снегу, кипит жизнь. С раннего утра над деревенькой плывёт пахучий прозрачно-сизый дым из печных труб, это хозяйки принимаются за нехитрую крестьянскую стряпню. По вечерам подслеповатые, затянутые морозным кружевом, окошки расцвечиваются изнутри таинственным желтоватым светом, и в избах собирается молодёжь.С середины октября из всех окрестных деревень по наезженной белой дороге вдоль бескрайних заснеженных полей тянутся обозы, везущие в город всевозможные припасы. Сердито понукая лошадей и подталкивая тяжелогружёные сани, прикрытые ватолой*, обозники торопятся, стараясь успеть до Рождества. Но иногда они останавливаются, разводят огромные жаркие костры и, пританцовывая вокруг них, протягивают к огню озябшие руки в больших рукавицах. И на многие вёрсты вокруг – тишина, только слышно, как трещат в огне сухие ветки, да долетит откуда-то упоительно-нежный звон ямщицкого колокольчика.В поместье Версаевой тёмные зимние вечера тянулись долго и однообразно. Огромный старый дом с его бесчисленными комнатами и коридорами был наполовину пуст, так как хозяйка занимала лишь его правое крыло. Дом одиноко возвышался среди заброшенного сада, особенно дикого в зимние холода, и казалось, вспоминал прошедшие годы, когда была молода его хозяйка и были живы многие из её родных, когда он сам являлся безмолвным свидетелем многих событий. В лунные ночи прошлое оживало – его тени неясными бликам скользили по стенам и зеркалам, а его звуки, казалось, растворялись в каждом скрипе, доносившемся словно из ниоткуда.Для Анны весь реальный мир вмещался в этом доме, тихом пустынном саду, их окрестностях, но её юная душа не могла довольствоваться столь малым, и она придумала свой, воображаемый мир. Читая по вечерам Марье Фёдоровне или слушая нравоучения Эмилии Карловны, девушка думала о своём. Мысли, сдерживаемые лишь её фантазией, уносились в придуманную даль, в мир, где жили прекрасные герои, поступками которых руководили благородные, возвышенные чувства. Конечно, Анна отдавала себе отчёт в том, что её идеалы – лишь плод разыгравшегося воображения, имеющий немного общего с реальной действительностью. Но, увы, она так мало знала эту реальную жизнь, что могла только догадываться обо всех её проявлениях.И несмотря ни на что девушка верила в свои идеалы: да, пусть где-то далеко, но они существуют. Не могут не существовать! В противном случае жизнь казалась ей лишённой всякого смысла.Анна умела довольствоваться малым. Она любила свой размеренный и, по сути, одинокий образ жизни. Но временами её вдруг охватывало неожиданно-странное безотчётное состояние какого-то ожидания, предчувствия чего-то нового и необыкновенно светлого. В такие минуты всё её существо наполнялось непонятным ей самой волнением, нежная улыбка трогала губы, и только глаза оставались задумчиво-печальными, выдавая грусть, которая пряталась где-то в глубине её души.Расположившись на скамеечке у кресла, на котором полулежала Марья Фёдоровна, Анна читала вслух какой-то сентиментальный нескончаемый роман. Её голос звучал ровно, точно передавая все интонации книги, но она едва ли вникала в смысл текста.- Право, голубушка, что-то ты скучна стала, - прервала её Марья Фёдоровна. – Ну да, поди, уж недолго я докучать тебе буду.- Ах, Марья Фёдоровна, зачем вы так говорите? – отозвалась Анна, подумав, что покровительница опять заводит речь о своей скорой кончине. – Доктор уверяет, что повода для беспокойства нет… И кроме того…- Да не о том я! – поморщилась старая барыня.Немного помолчала, словно обдумывая что-то, и попросила:- Выслушай всё, что я скажу тебе, Анна. Видит Бог, я воспитала тебя как родную, исполнив обещание, данное твоему отцу… Не перебивай!.. Но ты не можешь провести свою жизнь со мной, или… скоро уже и без меня. Я была бы спокойна, если бы нашёлся человек, который смог бы позаботиться о тебе…- Сударыня, я не понимаю вас… - пробормотала Анна. – Заботиться обо мне?.. Но разве я сама не могу сделать это?- Да можешь… Можешь, если ты богата и влиятельна. – Марья Фёдоровна глубоко вздохнула и продолжила: - Но и в этом случае одиночество женщины не приветствуется обществом, уж поверь мне. А посему ты должна выйти замуж.- Замуж?! Но я… я никого не люблю и… - девушка покраснела, не нашлась, что же ещё сказать и, опустив глаза, замолчала.- Да я и не говорю о любви, - поморщилась Марья Фёдоровна. – Экая романтическая дурь приходит тебе в голову! Ты должна выйти за достойного человека. Твоё приданное невелико, но я думаю, при определённых стараниях мы могли бы рассчитывать на графа…- На графа? – эхом отозвалась Анна и растерянно взглянула на покровительницу. – Но он, кажется, не давал мне повода…- Ах, я всегда возмущаюсь твоей недогадливостью! – рассердилась та, но сразу же миролюбиво принялась объяснять: - Поверь мне, Никитин неравнодушен к тебе… Вспомни, какие знаки внимания он тебе оказывает. И он уже давно бы сделал предложение, но его смущает, возможно, разница в летах… Двадцать девять лет – существенно… Хотя бывает и больше. Впрочем, это лишь доказывает его искренние чувства: ежели бы их не было, он так не смущался бы и решил всё разом. Но важно не это! Граф богат, и для него не составит труда взять хоть бы и бесприданницу. А ты – не такая! Кое-что за тобой он получит.Марья Фёдоровна замолчала, изучающе глядя на совершенно растерянную воспитанницу. Потом, словно желая окончательно убедить её, добавила:- Лучшей партии для тебя я не вижу… Кого в нашей глуши искать? Даже мелкий чиновник сюда не заглядывает, - она вздохнула, - вот кабы довоенное время было, поехали б в город.. Глядишь, в свете кто-то бы и обратил внимание… Но … дела имения совсем пошатнулись, дом в городе продан. Эх, да что там говорить?! Чего искать лучше? Граф – великолепная партия. Титул на дороге не валяется. Вот кабы и Серёжу женить выгодно, я умерла бы спокойно. Да, видно, о нём мои мечты напрасны: ни о чём кроме службы и знать не желает.Анна густо покраснела и отошла к окну, пряча лицо от Марьи Фёдоровны. Непонятное ей самой смятение охватило её. Хотелось убежать, спрятаться, чтобы не слышать этих рассуждений. На мгновение ей представилось лицо графа, полное, самоуверенное, с маленькими колючими глазками оно, приближаясь, наступало на неё. Девушка что есть силы зажмурила глаза, пытаясь избавиться от этого наваждения. Чтобы не закричать и не дать волю подступившим слезам, она словно сжимала внутри себя какую-то пружину.- Думаю, граф скоро попросит твоей руки… - точно не видя состояния Анны, продолжала Марья Фёдоровна. – Ты можешь сразу ему не отвечать, с него и подождать станется. Впрочем, и тянуть тоже не следует.Вдруг сжимаемая невероятным усилием пружина разжалась, и Анна стремглав бросилась из ставшей ей ненавистной комнаты. Ничего не замечая на своём пути, скользнув невидящим взглядом по Лукерье, на которую наткнулась в коридоре, выбежала вон из дома. Морозный воздух ударил свежей волной, остужая разгорячённое лицо. Не помня себя, очутилась в любимой беседке и только там остановилась, прильнув пылающей щекой к ледяному камню одной из колонн. Словно во сне она увидела бегущих к ней людей, и впереди всех – Лукерью в накинутом на голову пёстром платке. Они засуетились вокруг, набросили на плечи что-то тяжёлое, повели в дом.Потом она помнит только давящую тяжесть в груди, горьковатый вкус каких-то капель и тихий голос Эмилии Карловны, настойчиво повторявший: «А сейчас мы примем капль, доктор гофорить, что нужно непременно приниймайть капль». И этот её акцент, и смешно перепудренное лицо, обрамлённое чёрными буклями замысловатой причёски, казались такими родными, близкими, что хотелось плакать. Но плакать не было сил, и Анна, шепча что-то, снова и снова погружалась в сладостно-мутное беспамятство.
