А Ольг чувствовал, что что-то не так. Отчего же в ведьминской избушке княжич был полон сил, а в родном доме единственное, что хотелось — это спать? И кусок в горло не лез… Пару раз он порывался рассказать лекарю о том, что спал с ведьмой, хоть и околдованный. Не могла ли темная тварь забрать у него силы? Может, от этого и слабость, и уже привычная боль под ребрами, и жар, и темные круги под глазами? Но признаться в таком — постыдно, да и чем ему лекарь поможет? Волхв тут нужен, а нет его, еще пару лет назад волхв ушел к морю. Разыскать его можно, но нужно время, а было ли оно у Ольга?
— Ты мне не нравишься, — сказал как-то поутру Никитка, заглянув в спальню к своему господину и сморщив нос от тяжелого духа пота и болезни, наполнившего горницу. — Выглядишь плохо, а пахнешь и вовсе как издохший пес.
— Ты мне тоже не нравишься, — проскрипел Ольг. — Нет, окно не отворяй, холодно и так.
Никитка хмыкнул и распахнул окно нараспашку. Княжич зашипел. Солнечные лучи резали воспаленные глаза.
— Ты ел?
— Нет. Не хочу. Пил.
— Ясно. Давай, сползай с постели, я велю перестелить. И переодеть бы тебя, а еще лучше — в баню. В бане всякая болезнь выйдет.
— Думаешь? — с сомнением спросил Ольг. — А почему бы и нет?
9-2
Марика сушила грибы. Любила она это дело: сначала надо было тщательно вымыть, почистить, выкинуть гнилое или червивое, затем нарезать их крепкую влажную плоть на кусочки, а после уж брать нитку и иголку и шить грибные бусы. Длинные, красивые, ароматные. Развесить по всей избе, потом натыкаться на них на каждом шагу и радоваться, что зима будет сытной.
Было солнечное утро, она уселась на завалинке, мурлыкая песню про белого сокола и морского змея. Рядом стояла миска с нарезанными грибами, в руках была большая игла и красная толстая нить. Подставляя лицо последним, поди, лучам солнца, она неторопливо и даже лениво нанизывала грибы. Торопливые шаги, слышные издалека, ее порядком встревожили. Вскочила, откладывая “рукоделие”, поплотнее укутала плечи шалью. Деревенские так не ходят, не смеют. Нельзя батюшку Бера обидеть громкими шагами, да и мало ли, что в лесу за кустами живет. Деревенские ходят тихо и осторожно.
На поляну из леса выскочил высокий тонкий юноша лет семнадцати: черные кудри под алой шапкой встрепаны, влажные завитки к высокому белому лбу прилипли, лицо раскраснелось, глаза пылают, из-под распахнутого кафтана чуть не пар валит. Куда же ты так спешил, красавчик? Что нужно от лесной ведьмы? И почему точеное его лицо кажется таким знакомым?
— Ты Марика? — быстро и резко спросил он у удивленной женщины.
— А что, ты тут еще кого-то видишь? — вскинула она седую бровь, развела руками и нарочито испуганно огляделась по сторонам.
— Давай, собирайся. Со мной поедешь.
— И тебе здравия, добрый молодец. Не поеду. Прощевай, дела у меня.
И отвернулась, направившись к дому.
В два скачка парень ее догнал, пребольно ухватив за плечо.
— Я не спрашиваю, ведьма, я в известность ставлю. Собирай чего тебе там надобно, и пошли. Телега ждет.
— Не боишься, что руки отсохнут?
— Не боишься со мной пререкаться? Я ведь тебя задушу мигом, а потом даже не вспомню об этом. Выбирай — или быстрая смерть, или со мной едешь.
Марика, ощущая, что парень весь дрожит от волнения, закатила глаза, легко сбрасывая его руку с плеча.
— Грозный какой ребенок! Ты хоть объясни толком, я тебе зачем?
— Ольг умирает.
Женщина замерла. Как это умирает, с чего? Когда он от нее убегал, сверкая голыми пятками, был почти уж здоров.
— Что случилось с ним? — не стала противиться неизбежному ведьма. — Расскажи подробнее. Что с собой-то брать?
Как-то разом она поняла, что дело, действительно, серьезное. Не прискакал бы к ней этот мальчик иначе. А уж княжич и подавно его не прислал бы. Нет, Марика ничего не ощущала сейчас, кроме злости. Эх, она этого поганца белобрысого выходила, вылечила, а он снова помирать вздумал? Всю работу ее сгубить задумал?
— Несколько дней, как вернулся, он хороший был. Ел, пил, шутил. А потом все больше спать стал, да от еды отказываться. Говорил, слабость.
— Лекарь что говорил? Не поверю, чтобы у вас в Бергороде лекарей не было.
— Лекарь… хм… — парень замялся. — Ну… он говорил, ведьма силы сосет.
— А другой лекарь?
— Хотел кровопускание делать, Ольг не дался.
— И правильно не дался. Жар был? Кашель? Раны как выглядели?
— Раны вроде не кровили. Жар бы, кажется. И глаза… глаза у него страшные стали. Красные.
— Почему раньше не позвали? — Марика быстрым шагом пошла в дом, где в тканевую суму принялась кидать все, что под руку попадалось. Вопреки своим же мыслям и убеждениям, внутри что-то задрожало.
— Так это… Вчерась мы в баню пошли…
— Куда? — она остановилась как вкопанная, сверкнула страшно глазами. — Сдурели? Кто тебе приплатил, парень, чтобы ты князя своего погубил?
— Так ведь баня… от всего помогает…
— Ах ты негораздок! Что с ним, говори быстро!
— Сомлел. В себя не приходил, когда я уехал.
Марика зарычала громко и отчетливо, словно волчица. И зачем, спрашивается, она столько сил в этого убогого вливала, чтобы свои же друзья его и сгубили!
Сунула в руки ошалевшего молодца суму, схватила лопату, выгребла угли из печи, выбросила на сырую землю, водой залила. Проверила дверцы и заслонки, кивнула довольно.
— Я верхом не умею, — на всякий случай сообщила своему “похитителю”.
— Я догадался. Купил уж телегу с лошадью. Ну как купил… взаймы взял.
— Украл, что ли?
— Обижаешь. Денег хозяевам заплатил, но обещал вернуть.
— Ну а что же о тебе думать, когда ты первым делом меня придушить собирался? Зовут-то тебя как, ребенок?
— Никита. Я не ребенок.
— Для меня все вы — что дети малые.
Тот скривился весь, но промолчал, разумно опасаясь спорить с ведьмой — пока она снова не заупрямилась.
— Ты, что ли, мне кур притащил, умник? — Вот, значит, когда она его видела — он ей кошель от Ольга приносил. Она тогда еще осерчала и обратно кинула.
— Ну, я.
— Голова у тебя чем набита? Мхом да золою? Куда мне в лесу куры, лисиц приманивать? А сейчас что с ними делать прикажешь?
— Ай, да в деревне только свистни, мигом к рукам приберут, — легкомысленно пожал плечами Никитка. — Делов-то. Или давай зарублю сейчас, потом суп сварим.
То ведь были не его куры, он и не волновался совсем!
Марика вздохнула и покачала головой. Кур было жалко. Она уже имена им дала: Рябушка и Крылышко. Живые ведь. Из рук едят, поговорить с ними можно, опять же. А еще яйца несут, вкусные такие. Только если дела так плохи, как говорит Никитка, вряд ли она назавтра вернется. Придется подруженек в добрые руки отдать. Зарубит он! Какой кровожадный у Ольга отрок, оказывается!
