В Бергород ей идти не хотелось пока, ведьм нигде не любят. Боятся. Хотя колдовать Марика совсем не умела, ее дара лишь хватало лихоманку заговорить, влить каплю силы в целебное зелье да зажечь небольшой огонь в печи, но ведьма — это ведь от слова «ведать». Она ведала деревья и травы, чуяла их, была им роднею: дар славный, драгоценный, редкий. Мать ее ведьмой была, и бабка, и прабабка, и много-много женщин до них. Но в лесу никто не жил, это Марике повезло смертельно обидеть старого волхва и заполучить проклятье на свою шею. Оттого и от людей сбежала, от того и в лесу спряталась.
Убежала далеко, почти до самого Бергорода добралась, да тут и обосновалась. Бусы продала, купила козочку. Правда, быстро поняла, что козе уход нужен, да волки близко подходить начали, и пришлось рогатую продать. Ну и ничего, без молока проживет распрекрасно.
Избушку лесную заняла, чью — неизвестно. Возможно, и волхва проклятого, чтоб ему пусто было.
Местные как-то споро прознали про неё, угадали, что ведьма, — а кто ещё в лесу жить будет? — да принялись захаживать за зельями. Это Марику более чем устраивало. Славная, тихая жизнь. Ничуть не хуже, чем в княжеском тереме. Все сама, и никого, кроме зверей, вокруг.
Корзина с грибами уже ощутимо тянула к земле, пора было и возвращаться, но день был слишком хорош. Солнце не палило, как летом, а нежно ласкало волосы, запахи прелой листвы и зрелых лесных яблок щекотали нос, свистели птицы, трепетали на ветру золотые и багряные листы. Даже шумел осенний лес по-другому, словно печально, со стеклянной ноткой. Скоро богатство его осыплется, пойдут дожди, потом снега…
Тревожное карканье ворон ножом разрезало тишину осеннего леса. Любая ведьма знает, что это значит: где-то беда. Скорее всего, даже кровь. И ей, как хозяйке местной, нужно поспешить туда.
Марика жила милостями леса, ее не трогал дикий зверь, не кусали ползучие гады, даже мошкара вездесущая не замечала. Но все это было не задаром — приходилось за милости платить: лечить лесных обитателей, выкармливать оставшихся без матери детенышей, зимой спасать зверье от голода. Поневоле научишься слышать зов о помощи. Перехватив поудобнее тяжелую корзину, ведьма, склонив голову набок, как сойка, прислушалась и поняла, в какую сторону нужно идти.
Судя по поломанным кустам, тут была драка серьезная: возможно, рогачи схватились или даже беры. Или… Звери пострашнее.
Марика увидела огромные ноги, обутые в добротные высокие сапоги и похолодела. Человек.
Лучше бы рыс или бер.
Люди — всегда плохо. Судя по роскошной обуви — человек знатный, богатый. Что с ним случилось? Ограбили, убили? Вот только разбойников в ее лесу и не хватало! Неужели придется снова бежать? Или сможет ведьма сговориться с татями? Им ведь тоже нужны перевязки и зелья от кашля…
Все это росчерком стрелы промелькнуло в голове Марики, пока она осторожно подкрадывалась к телу. Было страшно. А ну как живой — и ее по ошибке ударит?
На всякий случай громко, медленно, певуче заговорила:
— Я тебе не враг. Местная я, травница. Помочь хочу. Я тут одна. Сейчас я подойду близко.
Человек не пошевелился. Мертв? Если мертв — то Марика не героиня вовсе. Искать убийцу не будет. Посмотрит и решит — то ли так оставить, то ли раздеть да прикопать. Сапоги ей такие, конечно, ни к чему, а вот плащ… Плащ был хорош. Толстая шерсть, благородный синий цвет. А что в крови весь — так отстирается.
Огромный какой! Судя по бурым пятнам на листьях — раны все спереди. Нужно переворачивать. Плохо лежит, крови много вытекло. Все же не жилец, жаль. Волосы светлые, вьются, сединой не тронутые, значит, не старый еще. Могучий какой, наверное, красивый. Был.
Перевернула тело и не удержалась от горестного вскрика. То-то и оно, что был. Вместо лица — кровавое месиво с налипшими листьями и хвоею. Грудь разворочена, одна рука неестественно вывернута. Нет, не человек подобное сотворил, дикий зверь. Бер, скорее всего. Отчего же добычу бросил? Странно как, и волки на запах крови не сбежались, и вороны вон на ветках сидят, даже не пытаются поживиться.
А может, колдун это? Или вывертень?
А ведь живой еще, грудь еле заметно вздымается. Крепкий. Долго помирать будет, несколько дней.
Марика вздохнула. Нет, не может она его вот так бросить.
Ворча под нос про свою глупую башку, ведьма деловито раздевала раненого. Ох и в опасное она ввязывается дело! Если он умрет у нее на руках, что очень возможно, спросят не с бера — с ведьмы. А не умрет… ой, сомневалась она, что ждет ее награда! Учитывая, как искалечен человек, его мать родная может потом не узнать.
Тяжелый, как кабан. Нет, как рогач. Дотащит ли сама?
Кое-как уложила раненого на плащ, пояс с себя сняла, примотала мужчину к полотнищу, чтобы голова и плечи на плотной ткани были. С трудом потянула. Ничего, сдюжит. И неважно, что ноги по земле волокутся, обо все коряги цепляясь.
С хозяином здешних мест, батюшкой бером, у ведьмы был давний сговор, еще с той самой весны, как она медвежонка из ямы доставала. Не трогал ее бер, да еще лес принял как свою. А потому она, поклонившись, пробормотала:
— Кровь за кровь, вздох за вздох, выведи меня, тропа, к дому моему.
1-2
Крови тут было достаточно, да. Не пришлось ладонь резать. Хоть что-то хорошее.
Про корзину с грибами вспомнила уже ночью, когда этого борова дотащила до избушки. Долго пыталась отдышаться, с ужасом представляя, как еще нужно занести тело в дом. Хорошо, догадалась настелить хвороста на крыльцо, поверх него бросила тюфяк, да на этом тюфяке и заволокла в дом, губы кусая от усталости и боли в спине.
И снова — не до отдыха. Нагрела воды, обмыла тело, и в самом деле, молодое, даже юное, и могучее. Широкие плечи, крепкая спина, сильные ноги.
Одежду, заскорузлую от крови и грязи, срезала ножом. Раны были… пожалуй, странные. Глубокие, от беровых когтей, но не сказать, что смертельные. Не желал батюшка бер дураку смерти. Даже рука оказалась не сломана, а лишь вывихнута. И только лицо было изуродовано так сильно, что даже зашивать Марика не рискнула. Пока лишь залила в глотку раненому крепкого сонного зелья, промыла как могла, раны, наложила компрессы из трав. Особенно переживала за глаза незнакомца: не останется ли он слепцом?
Утром, когда за лесом уже показался край солнца, раненого затрясло. Снова напоила его сонным зельем, укутала в шкуры да свалилась рядом на пол без сил. Ей-то никаких сонных зелий было не нужно, чтобы провалиться в забытье.
Когда Марика проснулась, мужчина весь пылал и тихо стонал сквозь зубы. Началась лихорадка. Проверила раны на груди и лице, подумав, плотно завязала глаза, да еще руки к туловищу тканевыми лентами примотала. Чтобы ненароком в бреду не сорвал повязку.
Чего-то большего она сделать сейчас не могла. На все воля небес: заберут они раненого или оставят. Но он сильный, должен выжить. Раз уж не помер за ночь.
