И потекли обычные дни, только тяжелее, чем раньше. Теперь у Марики было забот едва ли не втрое больше: поить и мыть этого… огромного. Менять ему перевязки. Еще и накормить бы, лучше всего — мясным бульоном, но оставить она его пока боялась. Далеко не отходила.
Лихорадка прошла на третий день, а на четвертый мужчина начал активно шевелиться. Обнаружил связанные руки, погано выругался сквозь зубы, кстати, белые, здоровые (Марика проверяла). Ведьма бросила котелок и кинулась к раненому, благо, ихбушка крошечная, бежать не далеко.
— Тише, тише, — шепнула она. — Я тебя развяжу сейчас, если ты обещаешь слушаться.
— Ты кто?
— Ведьма лесная. Нашла тебя, принесла к себе.
— Сколько я так?
— Как долго в лесу лежал, не ведаю. А у меня — четвертый день.
— А какой нынче день, а?
— Почем мне знать? Вересень сейчас, а большего мне знать не нужно.
Раненый затих. Краткая вспышка оживления его сильно утомила. На шее и груди блестел пот.
— Как мне тебя называть, молодец добрый?
— Ольг, — булькнул мужчина. Дыхание было тяжелое. Рано развязывать.
Спустя четверть часа Ольг уснул, а Марика впервые решилась отойти в лес, проверить силки. В трех от зайцев остались одни косточки, знать, звери похозяйничали, а в одном была добыча. Большой, жирный заяц. Хорошо, наварит похлебки, раненого своего накормит.
Он ей уже как родной стал — сколько его выхаживала, а сколько еще предстоит! Не голодать же ему теперь! Домой спешила почти бегом, волнуясь, но напрасно. Ольг еще спал, крепким, здоровым сном, и проснулся лишь тогда, когда на всю избу запахло мясной похлебкой.
У него отчетливо зарычало в животе.
Марика не могла не хихикнуть.
— Сейчас я помогу тебе сесть, — сказала она. — И покормлю. А ты молчи, береги силы, понял?
Тот кивнул, выразительно пошевелив все еще связанными руками. Развязала, конечно. Обхватив за плечи, попыталась приподнять — да куда там! Кажется, парень стал еще тяжелее. Или она ослабла.
Ольг попытался сесть сам, побелел от боли, но не издал ни звука — гордый, стало быть. Марика быстро сунула ему под плечи пару валенок, которые подкладывала под голову летом.
— Я кому сказала беречь силы? — строго спросила. — А ну как раны разошлись? Рот открывай, кормить тебя буду.
— Мне бы… опростаться, — выдавил из себя Ольг. — Встать помоги.
— Сдурел? Мне тебя не удержать! Ты и так едва жив. Сейчас миску подставлю, делай свои дела.
— Не могу при тебе.
— Ну конечно! Под себя мог, а в миску не может! — Марика нарочно его злила, понимая, как сейчас мужчине стыдно. Но что делать? Вставать ему точно нельзя, да и шевелиться тоже.
— На бок помоги повернуться и глаза закрой, — наконец, решился Ольг. — И есть мне много не давай, а то мало ли…
Фыркнула, перекатывая тяжелое тело на бок, откинула шкуру, скрывающую бедра. Когда постыдное дело было сделано, вынесла миску, вернулась, снова прикрыла срам и помогла лечь поудобнее. Ольг кривил губы — красивые, четко очерченные, сейчас белые от боли и напряжения. Марика только вздохнула. Нечего и мечтать. Он не мужчина, а она не женщина. Лекарь она. И ведьма вдобавок.
Поставила на пол котелок с похлебкой и принялась его кормить. Много и не съел, уснул.
Глава 2. Испытания
Ему снился Тойрог: круг посреди степи, выложенный из больших камней. Утоптанная земля без малейшей травинки, народ вокруг. И бер, страшный, лохматый, могучий. А напротив — Ольг. Только не такой, как сейчас, а совсем еще мальчишка. Худой, чумазый, босой, в одних только коротких штанах. Рыча, зверь двинулся вперед. Ольг чуял его дыхание — горячее, смрадное. Отпрянул, понимая, что ничего не сможет сделать. Даже будь у него оружие — не смог бы. Размах страшной когтистой лапы… неожиданно нежное прикосновение и ласковый голос:
— Ольг, Ольг, проснись. Это лишь сон. Все хорошо, я рядом.
— Дженна, — прошептал мужчина, пытаясь улыбнуться. — Не бросай меня.
— Не брошу.
К его губам прикоснулся край глиняной кружки, в рот полилась теплая и успокаивающая жидкость. Пара глотков — и Ольг снова провалился в сон, теперь уже спокойный и пустой.
А ведь Тойрог он так и не прошел, хотя пытался и не раз. Не открывался ему круг воинов. Гордо думал тогда еще совсем глупый и юный Ольг — это потому, что он никого и никогда не боялся. Бесстрашный. А теперь понимал: просто не дорос. Воины кохтэ, среди которых он жил, были уже мужчинами. А он — самонадеянный мальчишка. Тойрог — он как переход из одного возраста в другой, как шаг во взрослую жизнь. Свой шаг Ольг сделал несколько дней назад — в объятия бера. Сделал — и не сдюжил.
Проснулся, казалось, полным сил, попытался подняться и едва успел закусить губы, чтобы не взвыть от боли. Темно ещё вокруг и глаза жжёт. Одна и радость, что женские прохладные ладони и успокаивающее воркование:
— Ну куда ты, глупый. Рано. Тебе бер рёбра переломал, подрал всего. Едва с того света тебя вытащила, а ты снова норовишь сбежать. Чего желаешь-то, Олег?
Она переиначила имя княжича на северный лад, а ему и понравилось. Пусть зовёт, как хочет.
— Ведьма, как твоё имя?
— Марика, — тихо хмыкнула, вспоминая, что ночью он звал совсем другую женщину. Жену? Любовницу? Сестру? Какое ей дело!
Вдруг рассердившись на своё любопытство, Марика проворчала:
— Помочиться нужно? Сейчас тазик подставлю.
— Я сам.
— Сам, сам… а ну как тюфяк мне загадишь? Между прочим, другой постели тут нет. И так я на голой лавке по твоей милости сплю.
— Я сам. На ощупь уж как-нибудь. Поверь, придержать смогу, не промахнусь.
Ведьма фыркнула, но сунула в руки Ольга тазик и отошла. Судя по звукам, завозилась возле печки.
— Есть тоже сам будешь, убогий, или покормить?
Княжич, сцепив зубы от боли в ребрах, прохрипел:
— Покорми.
Неожиданно жидкая мясная похлебка оказалась очень вкусной. И ложка у его губ напомнила то славное время, когда он был в плену у кохтэ. Там руки были связаны за спиной, и кормила его Дженна, ханша, так же с ложки. Из рук женщины пищу принимать не зазорно. Женщины для того и созданы, чтобы мужчинам служить.
— Больше не хочу.
— Ну ладно, лежи, спи. Набирайся сил.
— Марика… — Он помедлил, но все же решился. — А с глазами у меня что?
Тяжелое молчание пугало хуже неизвестности. Сто раз пожалел, что спросил. И так ведь все ясно, но пока она не сказала вслух, что все, Олег, ты калека и слепец, можно было о чем-то мечтать.
— Бер тебе свой след на лице оставил, — наконец ответила женщина. — Не знаю, как будет. Раны я промыла, зашила, какие могла. Глаза… Я не целитель, я всего лишь травница. Пообещай не убивать меня, Олег, если ты больше не увидишь ими небо.
