А зерцало меж тем убеждало ее в том, что жена у Ольга — раскрасавица. Марика и раньше это знала, но одно дело слышать, а другое — своими глазами узреть и румяные от волнения щеки, и сияющие глаза, и в волнении вздымающуюся грудь. А и хороша, пожалуй, не хуже Катерины!
И Ольг, появившийся позади нее в гладком стекле, своим взглядом подтверждал ее довольство.
Как славно они вместе смотрелись! Он, могучий, широкий, выше ее на целую голову, светловолосый и со шрамами на лице, был прекрасен. Мужчина, воин, князь. И она рядом, такая невероятно счастливая…
— Про Ермола узнать хочешь? — спросил муж вместо ожидаемых слов любви.
— А что Ермол? — удивилась Марика, разом теряя интерес к дивному зерцалу.
— Это он черный огонь принес и дом поджег. Его сейчас палач пыта… допрашивает.
— Но зачем? Это же и его дом был. И внук его с Варькой чуть не погиб!
Ольг осторожно обнял жену за плечи и увлек к окну, приказав девкам выйти и забрать с собой Варьку, которая еще бессовестно дрыхла. И, глядя во двор, где сновали туда-сюда незнакомые люди, мрачно продолжил:
— Ермол в доме давно служит. И знал, где слуховые трубы сделаны. Подслушал нашу с Кожевеником беседу. А тот рассказал очень многое. И про мздоимство, и про разворованную казну, и про то, как моего отца убирали. Что иштырцы в свое время не просто так в нашу деревню наведывались, а меня, последнее, что у отца осталось, погубить должны были. И за это все бояре заплатили им золотом. А я все голову ломал, зачем же эти твари приходили, на набег похоже мало было, да и что им в деревне грабить? Коровники и сеновалы? Всяко выгоднее на торговый обоз нападать, чем на простых крестьян.
— А Ермол при чем?
— Тогда — ни при чем. Он отцу моему служил верно. А вот когда я вернулся… Не поверил он, что я — Андриев сын. Был уверен, что умер маленький Ольг вместе с нянькою. А бояре ему внушали, что я самозванец, что надобно меня сгубить, но сначала нужно прознать, что в доме происходит. Он и докладывал. Когда я с ранами вернулся, Правый да Щукин дали Ермолу порошок особый, а тот мне в еду и подмешивал. Хорошо, Никитка за тобой поехал, так бы я и сгинул, кабы не твоя сила.
Марика вспомнила и про погибшего ушана, и про испорченные травы… и промолчала. Теперь что скажешь? На Ермола никто не думал.
— А когда Кожевеник, напившись хмельного вина с твоим зельем, мне все это рассказал, вот тут-то старик и перепугался. Чумной огонь — это, знаешь, жидкость такая. Черная, густая. Если она на дерево попала и ее поджечь, потушить нельзя, невозможно. Оказывается, кувшины с ней давно в погребах припрятаны были. Он и поджег. Думал, угорю я. Или сбежать хотел в суматохе, не знаю. Да только не сбежал без внука.
— А после он понял, что ты — и вправду Бурый, — вспомнила Марика. — Ты еще тогда про сугроб сказал.
— Да.
— И что теперь? С Ермолом что будет?
— Казнят его. На площади повесят. Аккурат после нашего обручения.
— Да как же! Внук у него, отцу твоему верно служил! Его злодеи обманули, Олег, он не виноват!
— Женщина, он мне яд подливал, убить меня пытался!
— Так не убил! Ты вона, живой вполне!
— Доносил!
— Обманом вынудили!
— Дом поджег!
— Это всего лишь дом. Новый отстроишь, лучше прежнего.
— Никак нельзя предательство прощать, милая. Невозможно. Князь должен быть справедлив, а за его проступки наказание одно — смерть.
— Ради меня! Ради нашей жизни счастливой! Не смогу с убийцей жить.
— Марика, да ты рехнулась! — Ольг ужа почти кричал. — Что значит, с убийцей не могу? Я в бою убивал угуров, не считал, сколько и полегло! Мне лиходеев казнить придется и не одного. Я не безобидный ушанчик, я князь, понимаешь?
— Сделай мне подарок свадебный, помилуй Ермола. Ради Ждана, ради Варьки. Они подружились, как с мальцом быть? Если ты деда его казнишь, что с ним станет? Зло затаит ведь… Пожалуйста, Олег, не нужно мне ни жемчугов, ни ожерелий, ни платьев новых, — она сдернула драгоценный кокошник, откинула его в сторону и прильнула к груди мужа, заглядывая в глаза. — Он отцу твоему верно служил, дом твой сохранил… Ради меня, ради Варьки, ради памяти отца!
Ольг свистяще выругался сквозь зубы. Вот так, видно, дальше и будет: она со слезами просит милости, а он… а он уступает. Обручения еще не было, а она уже вьет из него веревки.
— Ладно, — рявкнул он. — Сошлю его к чертям собачьим… в деревню вон! Но за Щукина и Правого не проси, их не я судить буду, народ.
На бояр Марике было плевать, она с ними под одной крышей не жила и из одного котла кашу не ела. Кинулась на шею Ольгу, восторженно его целуя… А новое платье из мягкой шерсти было какое-то хлипкое и само собою на ней расползлось. Может, починят его девки потом, а нет — и плевать. А еще заниматься любовью на мягкой постели было куда удобнее, чем в бане!
Глава 31. Свадьба
А к вечеру новоиспеченные князь с княгинею впервые разругались в пух и прах. Марика заявила, что ей обязательно нужно проверить, как идут дела в черном окрае. Там все еще болели люди, дети. Хотя выздоравливало много, умирали единицы, но она все же ведьма и обязательно должна…
Не тут-то было. Ольг не намерен был отпускать красавицу жену в чужие дома. Сопровождать ее он не мог, слишком много дел. Ему еще нужно успеть все бумаги совета проглядеть, прежде чем предъявлять обвинения нечистым на руку боярам. К тому же Марика теперь княгиня, не пристало ей такими делами заниматься.
— Ну так я тогда замуж не пойду, — топнула она ножкой, внутри обмирая от страха — а ну как согласится на это? — Раз княгине не пристало, а ведьме лесной пристало — останусь ведьмой.
— А если обидит тебя кто? А теперь, когда все знают, что я тебя люблю, и украсть могут, и убить, чтобы мне больно сделать!
— Охрану возьму.
— Охрана не всемогущая, стрелы в полете может и не поймать.
— Да пойми ты, человече, сути моей не изменить! Я ведьма, а ведьмы должны людям служить!
— Вот и служи… мне. Сыновей мне родишь, будешь их растить. С зельями мне поможешь всех бояр на чистую воду вывести! Надо вот домочадцев новых набирать, пару поварих еще, девок сенных, конюхов и отроков. Никитка один не управится, поможешь ему.
— А я не рожу тебе сыновей. У ведьм один ребенок всегда бывает, девочка.
— Ну и ладно. Будет у меня две дочери. Тебе мало, что ли?
— Ежели ты думаешь, что замужество меня к тебе и к дому прикует цепями золотыми, то ты очень ошибаешься. Хочешь ты того или нет, я иду лечить больных. Твоя воля меня в горнице запереть и стражника приставить, только потом на площади в день свадьбы меня не ищи, не найдешь все равно.
— Если ты меня любишь, то послушаешься, — Ольг сдаваться был не намерен.
