А дальше скольжение. Долгое. Такое долгое, что девушка пытается еще несколько раз затормозить, но стены словно отталкивают пальцы. Чтобы воспользоваться сапогами Круатоса нужна опора — а ее-то как раз и не было.
Вдали показывается алый отблеск, похожий на диод разряженного телефона в темной комнате. С каждой секундой этот свет становился ближе, ярче. Снова попытка затормозить и снова неудача — Людмила вылетает в огромный зал и зажмуривается от слепящего света.
Гладкий, словно изо льда, пол доносит ее до чего-то мягкого и скольжение останавливается.
— Сссс прибытием, маленькая ведьма, — слышится тот самый голос, и Людмила открывает глаза.
Сначала приходится протирать глаза, а уже потом поднимать голову наверх, откуда слышится голос. Свет ослепляет, и где-то в вышине колышется что-то блестящее. Когда же получается привыкнуть к свету, то Людмила инстинктивно пытается отползти, но слева и справа пододвигается сверкающее золотом длинное тело, похожее по размерам на закрытую трубу в аквапарке.
Над девушкой колышется огромная голова змеи, чья золотая чешуя блестит в свете многочисленных факелов в нереально большой пещере. Такой большой зал есть только в главном соборе Благочестия, где Властительный Иорданий проводит службу по случаю великих праздников. А вот такой огромной змеи Людмила никогда не видела. Только на картинках старинных книг, где правда переплетается с ложью, а истина соседствует с вымыслом.
— Кто ты? — в очередной раз спрашивает девушка.
Да, колотит. Да, страшно, но отступать некуда. К тому же тот выход, через который она сюда попала, закрыт золотым хвостом.
— Люди знают меня под именем Левиафан, — слышится из пасти чудовища.
Раздвоенный язык, словно сплетенный из корабельных канатов, вылетает из разверстого рта и бьет по воздуху. Людмила непроизвольно вздрагивает.
Так значит, не все в старых книгах — ложь. И есть то самое чудовище, которое заточил Великий Мученик в земную твердь. Дрожь пробегает по телу Людмилы.
Змей разглядывает девушку с тем же интересом, какой возникает у ученых, когда они находят новую бактерию. Людмила снова, как и в морской пучине, чувствует себя маленькой блохой перед неизмеримо огромной собакой. Всего лишь одно движение и от нее останется мокрое место.
— Зачем ты пришшшшла?
Терять нечего, а гипнотизирующий взгляд змея подталкивает говорить правду.
— Туг был зарегистрирован зеленый луч света, — говорит Людмила. — Я думала, что это один из старинных артефактов дает о себе знать.
Снова вылетает раздвоенный язык и скрывается между двух клыков. Да какие же это клыки — колонны!
Змей приближает голову к девушке, и та невольно задерживает дыхание. Блестящий глаз, размером с большой иллюминатор упирается в девушку. Продольный зрачок черен, как космос.
— Да, это ссссделал я. А ты та ссссамая ведьма, о которой говорил мой ссссредний брат?
— Великий Кракен?
— Да, люди его так зовут.
— Я была у него недавно.
Голова змея отстраняется, начинает покачиваться из стороны в сторону, как маятник невероятных размеров. Людмила зачарованно следит за ней, чувствуя, как слабеет, а руки и ноги становятся ватными.
— Хорошшшшо, а то я начал ссссомневатьсссся, что правильно подаю ссссигнал об артефакте. Ты умная девочка, ссссразу догадалассссь…
— Так один из оставшихся артефактов у тебя?
— Да. Значит, ты в ссссамом деле решшшшила ссссломать ссссущесссствующий сссстрой?
— Я хочу отомсссстить за родителей.
— И вссссе? Тогда проваливай, маленькая ведьма.
Золотой хвост подается в сторону, освобождая проход. Змей отводит голову в противоположную сторону, словно полностью потерял интерес к Людмиле. Гипноз спадает, и девушка стряхивает оцепенение.
— Так просто? Я уйду и все?
— Да. Я не хочу отдавать обруч ради мелкой мессссти. Сссслишшшшком болыишшшая сссстоимоссссть этой вещи, чтобы тратить ее на детсссскую возню. Будто забивать гвозди микросссскопом.
— Но…
— Никаких «но». Ты думала — что будет дальшшшше?
Людмила опускает голову. Пока что все ее мечтания обрывались на моменте смерти Павла Геннадьевича. Как он корчится и замирает, а после следуют судороги и ее злорадство. Что будет дальше? Об этом она пока еще не думала — таким неважным все это казалось.
А змей тем временем застыл золотым изваянием, похожий на статую неизвестных змеепоклонников. Людмила встает и проходит до выхода.
Неужели это все? И не будет никакой мести и не будет ничего?
Достаточно дать команду сапогам Круатоса и они вынесут ее наружу, но надо ли ей туда?
— Ты не отдашь мне обруч?
— Нет. Уходи.
— Но почему? Что я должна буду сделать?
Змей величественно поворачивает голову и несколько секунд смотрит на нее. Затем, он начинает уменьшаться в размерах. Людмиле это странное зрелище напоминает спускание воздуха из надувного замка, где так любят лазить и прыгать дети. Но мало того, что змей уменьшается — его тело принимает другую форму.
Золотая вспышка на миг ослепляет девушку, а когда зрение возвращается обратно, то она видит, как к ней приближается обнаженный молодой человек, чья кожа поблескивает золотом. Она старается не смотреть ниже пупка, но мысленное «ого!» все же вырывается.
— Так мне легче с тобой разговаривать, — ослепительно улыбается человек. — В виде змеи очень мешают зубы.
— Ты снова не отвечаешь на вопрос, — хмурится Людмила. — Так что я должна буду сделать?
— Нахальная маленькая ведьма, — прищуривается Левиафан. — Предыдущая была не такой, и она знала, на что шла.
— Я тоже знаю, на что иду. А также знаю — что произошло с той ведьмой.
— Да. Печально, что ее сердце дрогнуло под напором родительских чувств. Она хотела изменить существующий строй, хотела, чтобы колдуны и ведьмы не прятались по закоулкам и не носили это унизительное клеймо, — рука мужчины касается щеки Людмилы.
Прикосновение холодных пальцев заставляет Людмилу вздрогнуть — по щеке словно скользнула маленькая змейка. Мужчина убирает руку.
— Я тоже этого хочу!
— Но в первую очередь — месть?
— Да!
— Ты знаешь, что если свершишь свою месть, то у тебя может не остаться сил на свержение остальной власти? Ты выгоришь и ко мне снова вернется обруч со следами крови…
Людмила вспыхивает.
— Я не думаю, что так получится. Я уверенна в своих силах!
— И нет никого, кто был бы тебе близок?
Людмила в первую очередь вспоминает о Фердинанде. Близок ли он? Или это всего лишь увлечение?
