Острие ударяется о что-то твердое. Вряд ли это обломок доски — дед Миша слишком сильно любил свой огород. А Властительный Иорданий теперь останется без огурцов…
Людмила начинает разгребать землю, поглядывая по сторонам. Никого. Зато под тыквой оказался небольшой тайничок, и плеть Калиматры шевельнулась в лунном свете, словно поприветствовала хозяйку. Все артефакты лежали на плотной дерюге, аккуратно сложенные хозяйственной рукой.
Ну что же, пришла пора их надеть.
Сейчас?
Да, сейчас, пока прах деда Миши взывает к мести. И начнет она все равно с Павла Геннадьевича.
Пленение
Ночь проходит как единый миг. Людмила до утра смотрит на тлеющие угли и ей кажется, что это дед Миша подмигивает ей из глубины пепелища.
С первым лучом солнца она в последний раз кидает взгляд на место, где нашел упокоение один из добрейших людей в ее жизни. Если бы Людмила сейчас посмотрела в зеркало, то заметила, как заострились черты красивого лица, как налилась кровью буква «В» на щеке. Челюсти сжались так крепко, что положи меж зубами стальной гвоздь — перекусила бы и его.
Рука сжимает плеть Калиматры, за поясом Ларинджины кинжал Харунта. Наручи Зифильды чуть позвякивают, когда соприкасаются с щитом Мантиры. Сапоги старого Круатоса поднимают девушку в воздух и она, благодаря обручу Затора, невидимой молнией уносится прочь.
Домой? Чтобы снова ударил откат? Нет. Сразу в прокуратуру. Дождаться Павла Геннадьевича и начать поход на Святую Инквизицию.
Людмила невидимым призраком опускается на подоконник своего маленького кабинета. Плеть проникает в приоткрытую форточку и срезает щеколду.
Невидимая Людмила устраивается в кресле и приготавливается ждать. В тишине кабинета, в котором она провела не один год своей жизни, кажется, что сердце грохочет погребальным набатом. Девушка мечтала об этом дне очень долго. Сегодня или все получится, или ее жизнь окажется напрасно прожитой.
Отступать нельзя. Теперь к отцу с матерью прибавился дед Миша. Его кровь тоже взывает к отмщению.
«Я иду к тебе, мама!»
Слова деда Миши вплетаются в стук сердца и делают его оглушительно громким. Неужели те, чьи голоса слышатся в коридоре не слышат эти мерные взрывы? Люди приходят и усаживаются на свои места. Они даже не догадываются, какое яростное чудовище находится в нескольких метрах за стеной.
Если матери деда Миши было что терять, то Людмиле терять нечего. И она невидима. Она может пройтись невидимым ураганом по кабинетам и коридорам. А если попадутся храмовники с Истинным взором, то это будут их последние минуты жизни.
Голоса раздаются громче. Похоже, что Павел Геннадьевич с кем-то спорит и этот кто-то…
Фердинанд!
То самое страшное, чего Людмила так боялась, похоже, начинается сбываться. Фердинанд идет вместе с Павлом…
И что?
А ничего. Она оставит его в живых, если не будет сопротивляться…
А если будет?
Невидимая плеть скользит по ноге хозяйки. Она словно подбадривает Людмилу, чтобы та не сомневалась в своем решении. Секундная стрелка на стене отсчитывает последние мгновения жизни Павла Геннадьевича. Вот сейчас он войдет и…
Плеть чуть сжимает икру, словно дает сигнал — подожди. Или это только кажется Людмиле? Она ловит себя на том, что правая рука чуть подрагивает на подлокотнике. Она почти всемогуща, осталась лишь кольчуга, но с этим мерзавцем она справится и без нее, а дальше…
Дальше она тоже со всем справится!
— Мы ее все равно найдем, это дело времени, — слышится голос Павла Геннадьевича, и он входит в секретарскую.
Плеть, словно почуяв настроение Людмилы, стремится размотаться, чтобы захлестнуть горло ненавистного инквизитора, но девушка придерживает ее ногой. За начальником идет Фердинанд и он может попасть под удар.
— Я знал, что ты не ссссможешшшшь, — в голове раздается голос Левиафана.
— Я смогу! — мысленно отвечает Людмила.
— Вот они, перед тобой! Убей их и иди дальшшшше.
— Да, сейчас…
Фердинанд кидает взгляд на Людмилу, вернее на ее кресло, но кажется, будто он смотрит прямо на нее. Сердце почти выскакивает из груди, а плеть рвется из рук. Еще немного и она выдаст себя. С какой же тоской он смотрит на пустое кресло…
И через несколько секунд он должен оказаться на полу?
Людмила помнит, как срезались тыквы от прикосновения кончика плети. Срезы чистые, словно нанесены лазером. И мякоть пополам с семечками летела в разные стороны…
— Вряд ли. Следы обрываются на том самом черноволосом храмнике, который в ту ночь едва не задержал колдуна с ведьмой. Он все рассказал, но вот портрету него разнится с тем, который дал наш друг.
Наш друг?
Вот это новости. Людмила никогда не слыхала о таком. Или он появился в ее отсутствие или информация об этом человеке была настолько скрытой, что о нем беседовали только вне прокурорских кабинетов.
Плевать! Сейчас все закончится! Сейчас…
Мужчины проходят в кабинет, а Людмила незримой тенью скользит за ними. Ей приходится сдерживать плеть, чтобы та раньше времени не взвилась карающей молнией.
Павел Геннадьевич садится на свое кресло, а Фердинанд на то самое место, где Людмила впервые облила его кофе. Он даже проводит рукой по бывшему обожженному месту. Сердце Людмилы снова екает. Он думает о ней?
— Да, мне тоже кажется, что она не настолько глупа, чтобы высовываться после смерти колдуна. Но каков оказался, а? Эх, таких воинов побил, скотина. А ведь он самому Властительному Иорданию огурцы поставлял.
— Да, отец их очень любит, — отвечает Фердинанд. — Жаль, что больше не отведает. У него с этим стариком была какая-то договоренность.
Если бы сейчас в центр стола ударила молния, то Людмила вряд ли стала менее удивленной.
Фердинанд — сын Властительного Иордания? Так вот кто его влиятельный отец…
— Ты не ссссможешшшшь… — снова голос в голове.
Плеть Калиматры отводится назад.
Я должна!
— Я слышал, что старик был сыном той самой Святой ведьмы, а Властительный Иорданий сумел остановить ее передвижение только ножом у горла выродка, — сказал Павел Геннадьевич. — Позвольте нескромный вопрос — а почему ваше отчество другое? Для конспирации.
— Да, вы совершенно правы в обоих случаях. И для конспирации, чтобы лишний раз у колдунов и ведьм не возникало желание убить меня, и отец также рассказывал историю о Святой ведьме. А еще он говорил о пророчестве, которое звучало как…
— Фердинанд чуть поглаживает на руке место ожога, его глаза устремлены на Людмилу, словно он ее видит. — «Однажды родится та, которая соберет волшебные артефакты и растопчет тысячелетнее угнетение. Тогда воцарится над Каурином эпоха расцвета, где колдуны и ведьмы не будут прятаться по закоулкам или влачить рабское существование. Человечество встанет рядом с магическим людом и начнется Золотая Эра развития».
