Пусть платят, пусть боятся, трепещут, пусть пресмыкаются и превозносят! Пусть заткнутся и делают то, что им скажут! Соседние царства не желают сгибать колен перед Владыками мира? У нас есть плаха для каждого!
Война усмирит всех, ведь тебе, властителю, нужно лишь ткнуть пальцем в того, кто не подчинился, наречь его врагом, и твои подданные послушно будут маршировать несчетными войсками в то царство, которое не желает быть твоим рабом. Чтобы стереть даже воспоминание о нем, непокорном, с лика земли.
Цена за гнилые амбиции спятившего правителя будет высока. Воины сгинут в сражениях, останутся лежать безвестным, неупокоенным гниющим мясом на чужой земле – чьи-то сыновья, мужья, отцы. И все это – лишь в угоду себялюбия спятившего властителя, которого само время наречет кровавым и безумным.
Он будет проклят вовеки – самой жизнью. Как и те, кто его не остановил, кто поддержал и закрыл от страха глаза, кто поверил, что убивать можно во благо. Кто ничего не хотел знать и просто слепо верил в то, во что было велено. Кто поддакивал и с пеной у рта доказывал свою правоту – пока другие проливали кровь в угоду чужой гордыне.
Убийца всегда навлекает проклятие на весь свой род. Ведь война – величайшее зло. И оправдания тому, кто принес ее в чужой дом, не существует. Благословенны защищающие Родину от того, кто пришел устанавливать свой закон на чужой земле. И навеки прокляты те, кто решил подчинить себе свободу других и пролил реки крови.
Эпоха сменится, империя, сеющая зло вокруг, изживет себя сама. Рухнет, погребет под своими останками тех слепцов, что пели ей дифирамбы, сделает их навозом – тем самым благодатным перегноем, на котором вырастет новое поколение. Будет ли оно помнить уроки прошлого или тоже начнет гнуть свою линию огнем и мечом, протаптывая дорогу в кровавое небытие?
Время покажет. Оно, мудрое и вечное, прекрасно знает, что людской род – как цветы. Едва вырос, раскрыл бутон, впитал каплю росы, как уже пришли холода сумерек – пора умирать. И важно лишь то, что ты жил. Шел с жизнью шаг в шаг.
И то, что ты оставил после себя. Любовь или кровь. Добро или зло. Решать тебе – ни правителям, ни войскам, только тебе самому. Никто не знает, как правильно – только твое собственное сердце. Оно всегда все знает, надо только суметь услышать.
***
…Я выплыла из хоровода воспоминаний этого мира от громкого треска, который назойливо лез в уши.
Обернулась и увидела марлу – злющую, будто старая кобра, которой отдавили хвост. Ее крылышки дрожали, создавая тот самый противный треск, который помешал мне впитывать мудрость времен, перелистывая неспешно страницы книги бытия.
– Госпожа, зачем же вы сбежали?! – почти прожужжала она, будто недовольный, только что разбуженный жук. – Мы сбились с ног, чтобы вас найти!
– Мне хотелось побыть одной, – мягко ответила я, с сожалением попрощавшись с мировыми слоями, в теплом свете которых только что плыла сквозь время.
– Вам нельзя! – сжав кулачки, крикнула марла. – Нельзя оставаться без присмотра! Император запретил!
– Он сказал, что я гостья в этом дворце, – ее тон неприятно царапнул мой слух. – А не заключенная!
– Императора надо слушаться! – тоном, не терпящим возражений, отчеканила служанка.
Или правильнее будет сказать надзирательница?
– Вот и слушайтесь, – я пожала плечами и зашагала вперед.
– Куда вы, госпожа?! – всполошилась марла. – Куда?
– Куда глаза глядят! – бросила я и ускорилась. – Лишь бы подальше отсюда!
***
Я долго шагала по просыпающемуся дворцу – под обиженный бубнеж марл, которые злобной мошкарой вились вокруг. Бесконечная анфилада комнат была похожа на лабиринт, готовый запутать, заблудить, потерять и, как следует напугав, смилостивиться и вывести к нужному месту.
Бояться я не собиралась – уж мне, последнему Светочу, точно не светит стать потеряшкой. Каким бы огромным ни был дворец, тут не найдется уголка, где я смогла бы побыть в благословенном одиночестве, к сожалению.
Лица коснулся свежий ветерок. Вдохнула поглубже и почувствовала оседающий на языке чуть горьковатый привкус соли. Подобное ощущение испытывала дома, стоя вечером у раскрытого окна, глядя на темнеющую под натиском ночи морскую гладь.
Что это, новый сюрприз дворца? Уже интересно! Не обращая внимания на причитания бдительных служанок, жаждущих заманить меня обратно в душную комнату, под замок, я пошла навстречу игривому потоку морского воздуха.
Вскоре паркет оборвался – совсем как в тот раз, когда мы с Мирой пришли во дворец впервые. Передо мной засеребрилась чешуйками водная гладь – из которой на берег выходил Император.
Он не торопился, двигаясь медленно, уверенно, будто нарочно – предоставляя мне возможность рассмотреть его во всей красе. Да, спору нет, этот мужчина был великолепен: прекрасно сложен, под белой кожей упруго перекатывались мышцы, широкая грудь переходила в бедра, по-мужски узкие и… Ничем не прикрытые!
Стыдливо вспыхнув, я отвела взгляд.
– Простите, Даниэлла, я не ждал гостей, – он подошел ко мне, выйдя из воды. – Люблю купаться без одежды, ведь так приятно чувствовать влагу всем телом.
От него, вставшего совсем рядом, пахло водной свежестью и холодом. Крупные капельки сбегали с волос, падающих на лицо, на блестящий торс, и устремлялись все ниже и ниже, как и мой взгляд.
– Вам совершенно ни к чему стесняться, – он все же прикрыл бедра небольшим полотенцем. – Я ваш жених. Ведь так?
Черные глаза, казалось, заглянули прямиком в мою душу.
– Вы уже начали привыкать к мысли о нашем браке, не так ли? – его голос был тихим, но притом излишне напористым.
Я вздрогнула. Мало того, что он бесцеремонно влез в мое нутро, так еще и без проблем находил там ответы на все свои вопросы!
Это покоробило меня. Но едва неприятное ощущение вспыхнуло в разуме, как Император тут же отвел взгляд. А мне начало казаться, что все это было лишь плодом моего воображения и расшатанных нервов.
Треск крылышек бдительных надзирательниц, вклинившийся между нами, заставил скривиться и его.
– Брысь! – глянув на них, он взмахнул рукой, будто отгонял назойливых насекомых, и через пару секунд мы остались вдвоем.
– Заранее и вновь прошу прощения, – шепнул мужчина.
– За что? – я непонимающе нахмурилась, но уже через мгновение поняла.
Он притянул меня к себе, поцеловал – легонько коснувшись губ. Потом сжал талию сильнее и вновь прильнул к моему рту – но уже более настойчиво, языком раскрывая мои будто онемевшие губы и прокладывая себе дорогу к более глубокому, интимному поцелую.
Вспышки страсти не последовало. Я скорее была склонна сравнить это с попыткой соединить два кусочка мозаики из разных мест единого полотна. Когда и так, и сяк их вертишь, подстраиваешь друг к другу, ищешь грани, которые способны стать единым целым. Но не получается. Чтобы подогнать их, нужно обтесать углы – у одного из кусочков, перекроить его под второй, переделать, убрать лишнее.
