Они пересекли дорогу и вошли в небольшое уютное кафе.
– Будете чай с тостами? – спросила Милли.
– Просто чай, спасибо.
Белла выдвинула стул и опустилась на него. Звякнул колокольчик над дверью, и она подняла голову, глядя на вошедшую молодую семью – красивую женщину с мужем и маленькой девочкой. У мужа не было одной ноги ниже колена, и он с трудом передвигался на костылях. Мужчина тихо ругнулся, когда дверь качнулась на него, и дочь испуганно посмотрела на отца, а затем спряталась за матерью. Белла отодвинула стул с его пути, и он поднял глаза и поблагодарил ее взглядом – тусклым и безжизненным.
– Вот, пожалуйста, – произнесла Милли, принеся чайник и наливая Белле чашку.
Белла взяла чашку, сделала глоток. Чай оказался слишком горячим, но было приятно держать в руках что-то теплое. Она постепенно успокаивалась.
– Спасибо, – тихо сказала она. – Я и не знала, что существуют женщины-репортеры.
– Ну, нас не так уж много, – откликнулась Милли, снимая пальто и вешая его на спинку стула, прежде чем сесть. – Меня посылают в суд освещать криминальные истории только потому, что слишком много репортеров-мужчин не вернулись с фронта. До войны я вела женские колонки или писала про местные праздники и Женский институт.
Белла кивнула:
– После окончания войны многим женщинам трудно вернуться к прежней жизни.
Милли помолчала.
– Я очень сожалею о приговоре вашей матери.
Белла крепче сжала чашку, пока тепло растекалось по ее замерзшим пальцам. Наконец она подняла глаза.
– Моя мать не причиняла вреда Эвелин Хилтон, – произнесла Белла. – Она всегда верила в естественные роды, позволяя природным процессам идти своим чередом. Мама никогда так не порезала бы Эвелин. Она считала, что нужно подождать, пока ребенок не будет готов появиться на свет. Мама могла сидеть в ожидании всю ночь, порой целыми сутками. – Белла снова почувствовала, как к глазам подступают слезы. – Она не выживет в тюрьме, это то же самое, что смертный приговор.
Молодая журналистка достала блокнот из кармана пальто и порылась в другом в поисках карандаша.
– У вас есть какие-нибудь доказательства ее невиновности?
– Если бы вы знали мою мать… Сотни женщин поручились бы за нее, но адвокат заявил, что она не хочет, чтобы кто-либо из них давал показания. Не знаю почему, но для матери это типично – заботиться о других больше, чем о себе. – Белла попыталась отогнать от себя образ матери на скамье подсудимых, глядя, как Милли начинает записывать. – Дело не только в Эвелин Хилтон. Это касается врачей, пытающихся вытеснить повитух из бизнеса, поскольку теряют из-за них сотни фунтов заработка в год. Их цель – дискредитировать профессию акушерок, связать их ограничениями и требованиями, чтобы они передавали заботу о роженице врачу в сложных случаях. А именно тогда женщины, подобные моей матери, вступают в свои права.
– Продолжайте, – попросила Милли, собирая свои длинные рыжие волосы в пучок на макушке, чтобы не мешали писать.
Белла покачала головой и посмотрела в окно на промозгло-холодное утро.
– В первую очередь осложнения часто возникают из-за врачей. Они заставляют женщин рожать детей, лежа на спине, с ногами в стременах. Используют вызывающие боль инструменты в медицинских условиях, где женщин не слушают, где им страшно. У врачей не хватает терпения: они выпускают женщинам воды, когда ребенок еще не готов появиться на свет; вытаскивают детей щипцами, а не поворачивают их в утробе матери. Они не желают сидеть возле постели женщины день и ночь, разговаривая с ней, успокаивая ее. Они хотят появиться в самый последний момент, принять ребенка и присвоить себе все заслуги.
Милли быстро строчила в блокноте.
– Каким же образом все это имеет отношение к смерти Эвелин Хилтон?
– Эвелин попросила, чтобы моя мать присутствовала при родах, но ее муж, Уилфред Хилтон, воспротивился, ему нужен был врач. Когда выяснилось, что ребенок идет ножками вперед и дело плохо, доктор Дженкинс в панике послал за моей матерью.
– Доктор Дженкинс сам пригласил вашу маму? – удивилась Милли Грин.
Белла кивнула и достала из сумки письмо, которое дал ей адвокат матери.
– Он подставил ее. Прочитайте сами.
Милли посмотрела на письмо:
– Это написано рукой вашей мамы?
– Да, это ее рассказ о том, что произошло.
Дрожащими руками Белла развернула письмо и прочитала:
Я бы никогда не порезала женщину так, как это сделал доктор Дженкинс. Та ночь навсегда запечатлелась в моей памяти, как бы я ни старалась забыть о ней. Он раскромсал тело Эвелин и лишил ребенка кислорода, а затем послал Салли за мной в Дом викария, сообразив, что натворил. Доктор Дженкинс оставил меня там, чтобы я смотрела, как мать и ребенок умирают, и приняла вину на себя.
Милли оторвалась от блокнота и посмотрела на Беллу.
– Доктор Дженкинс не хотел убивать ее, но, когда понял, что она умирает, ему понадобился козел отпущения. А Уилфред Хилтон годами мечтал избавиться от моей матери, – продолжила та.
Милли прочитала первые несколько строк письма и спросила:
– Но почему?
– Мы снимаем дом на его земле – дом, где я родилась. Моя мать приняла первых двух детей у его жены и спасла ей жизнь, поэтому Эвелин всегда настаивала, чтобы муж позволил нам остаться.
Милли снова начала делать заметки, а Белла взяла кусочек сахара и положила его в чай.
– Уилфреду Хилтону не нравились отчаявшиеся женщины, которым моя мать помогала на его земле. Они приходили к нам сломленными, голодными, избитыми и беременными, часто изнасилованными или брошенными. Тесса всегда давала понять, что ее дверь открыта даже для тех женщин, которые не могут позволить себе оплатить ее услуги.
– Почему же адвокат вашей матери не вызвал ни одну из этих женщин в качестве свидетельницы в суде?
– Потому что он получил свой гонорар от Уилфреда Хилтона.
– Вы в этом уверены? – Милли подняла голову, держа карандаш наготове.
Белла кивнула:
– Адвокат отрицал это и сказал, будто работает на добровольных началах, но его нет в списке адвокатов-волонтеров. – Она вытащила лист бумаги, который накануне взяла в канцелярии суда. – Его зовут Джереми Лайонс, и его тут нет. Моя мать не желала подставлять ни одну из женщин, которым помогла, а мистер Лайонс не пытался найти иной способ защиты. Он хотел, чтобы ее осудили, и они все избавились бы от нее и ее «колдовских замашек».
Милли прочитала остальную часть письма, прежде чем вернуть его Белле.
– Похоже, ваша мама – необыкновенная женщина.
– Да, – согласилась Белла. – Мне пора идти, мисс Грин. У меня есть кое-какие неотложные дела, связанные с моим сыном. Я надеюсь, что вы напишете об этом.
