– И что же случилось с вашим другом? – перешла она к сути дела.
– Понятия не имею, – почти не раздумывая, ответил он. И провел рукой по небритой щеке.
– Но хотели бы узнать?
– Разумеется, – устало выдавил Свавар; его поведение убедило Исрун в том, что он что-то скрывает.
– Он был не в ладах с законом?
– Почему вы об этом спрашиваете?
Она практически чувствовала, как его прошиб пот, хотя, по счастью, сидела на значительном расстоянии.
– Разве вы не знаете, что журналисты никогда не раскрывают своих источников? – Она улыбнулась.
– Элли, он был… был… честный, – забормотал тот после некоторого молчания. – О покойных плохо не говорят.
– Иногда это просто часть работы. Ничего… предосудительного не замечали за ним?
– Послушайте, кончайте эту ерунду! – Он повысил голос и собрался было встать, но сдержался. – Я ведь у вас не на допросе. Или вы вдруг стали полицейским? Чего вы, собственно, добиваетесь?
– У меня такое чувство, что вы это хорошо знаете. Разговаривали сегодня с полицией?
– Да, они приходили, – пробормотал он, немного успокоившись. – Я сообщил им то же, что и вам. Всю ночь я был дома, я его не убивал.
– Я вас об этом не спрашивала, – мягко сказала она, довольная полученной информацией, что Свавара допрашивала полиция. Хоть что-то, лакомый кусочек, который она сможет отдать в работу Комми и Ивару, а сама тем временем продолжит расследование.
– Но ведь это хорошо? – произнес он немного увереннее, словно наконец набрался мужества вести себя в своем доме как хозяин, а не гость.
– Отлично, – сказала Исрун. – Непременно свяжитесь со мной, если вдруг захотите что-то сообщить.
Она написала на листке свой номер телефона и протянула ему, однако тут же пожалела. По правде говоря, ей решительно не нравился этот тип.
Выйдя на улицу, Исрун некоторое время постояла возле своей красной машины и достала телефон. Пора отчитаться и выторговать себе еще времени. Затем она заскочит в Акюрейри и там переночует.
Исрун сразу же дозвонилась до Комми. Он никогда не расставался с мобильным телефоном, и она это знала.
– Привет, ты на севере? – спросил он.
В телефоне слышался шум дороги. По всей видимости, он возвращался домой со смены.
– Да, в Дальвике. Разговаривала со Сваваром. Его сегодня допрашивала полиция.
– Вот как. Об этом нигде не сообщали, – удивленно сказал Комми.
Исрун знала, что раз Комми говорит, значит так оно и есть. Ему каким-то невероятным образом удавалось следить за всеми новостями конкурентов, читать газеты и сетевые СМИ – словом, добросовестным образом выполнять свою работу. Возможно, он именно это имел в виду, когда однажды сказал, что женат на работе.
– Ты сможешь это использовать? Завтра надеюсь раздобыть для вас что-нибудь пикантное. Как вообще прошел день?
– Нормально, – ответил он, однако не очень бодро. – Сегодня никакого свежака. Подождем до утра. Тебе ужасно повезло, что ты уехала на север. Этот чертов пепел душит город, как мара
[6]. После твоего отъезда стало хуже. Вечером в Рейкьявике темно и туманно. Словно солнечное затмение в середине лета. И жарко, как в аду.
25
Южная Исландия – за год до обнаружения тела
– Знала бы ты свою бабушку, – сказала Катрин, пожилая женщина, сидевшая напротив меня за крепким деревянным столом в маленьком доме в Ландэйяре.
Само собой, подумала я, мягко улыбаясь. Мы расположились в ее гостиной – если можно называть это гостиной. Дом был настолько маленьким, что кухню и гостиную объединили в единое пространство. Наверху мансардная спальня, сообщила она мне. Дом хорошо отапливался, даже слишком, все окна закрыты, и жара почти невыносимая.
Катрин была лучшей подругой бабушки Исбьёрг.
Бабушкина подруга детства и одновременно моя дальняя родственница.
Ей перевалило за восемьдесят. Бабушке было бы столько же, если бы рак не забрал ее от нас так рано.
Мы сидели у окна, и я то и дело поглядывала на море, в сторону Вестманнаэйяра. За окном бушевал ветер, хотя уже наступило лето.
– Здесь всегда ветрено, – пояснила пожилая женщина. – Вы бы поладили, ей-богу, – добавила она после короткого молчания. – Ты напоминаешь мне ее.
– Правда? – из вежливости спросила я, хотя часто слышала это и раньше.
– Да, ты напоминаешь мне ее, – повторила Катрин.
На улице было светло, но она зажгла большую свечу в середине стола. От свечи исходило уютное тепло. Добрый дух витал в этом маленьком доме.
Старый деревянный дом, добротный, со своей историей, наполненный старыми воспоминаниями.
– Мы с ней часто здесь сидели, за этим столом. Представляешь? Когда были молодыми и красивыми. Дом очень давно принадлежит моей семье. Сколько себя помню, он всегда у нас был, а я-то уж давно живу на свете, да поможет тебе Бог.
– И как вы коротали время в те годы? Ведь никакого телевизора не было.
– Никакого телевизора, вот те крест. Я никогда его особенно не любила. У меня его и сейчас нет. – Она взяла короткую паузу, затем продолжила: – Мы только разговаривали. Иногда играли, вдвоем или больше… Нас было несколько подруг в округе; две наши лучшие подруги уехали в Рейкьявик, а мы остались здесь. – Она вздохнула.
– А во что вы играли?
– В основном в безик. Знаешь эту игру?
– Никогда о ней не слышала.
– Молодое поколение не сидит теперь за играми, как в прежние времена. Слишком много телевизора. – Она нахмурила брови.
Я улыбнулась. Ни разу не упомянула в нашем разговоре, что работаю на телевидении.
– Какой женщиной была бабушка?
– Хорошей женщиной, – ответила Картин не раздумывая. – Ты напоминаешь мне ее, – снова сказала она, затем добавила: – Она была очень умной, душевной. Ей можно было доверять.
Я молчала, хотела узнать побольше.
После некоторой паузы Катрин продолжила:
– Она много читала. Мы все много читали в прежние времена. Часто собирались вместе по вечерам и читали. Твоя бабушка не любила оставаться одна, когда темнело. Боялась темноты. – В голосе Катрин сквозила неприкрытая ирония.
– Боялась темноты? Вы что, верили в привидения? Темные вечера, до соседей далеко, сказки оживают. – Неожиданно я вошла в знакомую роль журналиста, стараясь направлять интервью.
