– Прекрати, не могу больше слышать эти цифры. Ты говоришь, как этот Солал.
– Хорошо, скажу проще. Я живу в большом городе, загрязнение микрочастицами отнимет у меня четыре года жизни
[55]. Но если их станет больше всего на несколько микрограммов, это лишит меня одиннадцати лет жизни
[56]. Одиннадцати. Что скажешь?
Измотанный, на пределе сил, Натан был поражен и не смог этого скрыть. Мелани стало неловко, что она набросилась на него, едва придя домой. Она встала и примирительно обняла отца.
– Ладно, пап, прости. Иди отдохни, я приготовлю что-нибудь, пока ты дома. Но не гарантирую, что будет вкусно.
Он наблюдал, как дочь хлопочет на кухне, а ведь совсем недавно она не доставала до верхних шкафчиков. Каждая секунда с Мелани была подарком. Так что одиннадцать лет…
– Ты меня не расстроила, – сказал Натан, уходя к себе в комнату.
– Ты меня тоже, – ответила она. – Я знаю, что в конце концов ты поступишь правильно.
Перед ужином он лег на кровать, которая уже несколько лет казалась слишком большой и пустой. Всю свою карьеру капитан подчинялся приказам, потому что они казались справедливыми. Теперь он обнаружил, что приказ и правильный поступок не всегда одно и то же.
В мире
Арктика
Чукотский автономный округ.
Крайний северо-восток России.
Прибрежная деревня Рыркайпий
Белый медведь весом в семьсот восемьдесят килограммов взгромоздился на диван в гостиной.
Ножки некоторое время сопротивлялись, но все-таки затрещали и подломились. Зверь оказался на полу.
Он лежал спокойно, в животе сыто урчало, мощная лапа расслабленно покоилась на подлокотнике, с морды все еще стекала теплая кровь. Крики добычи умолкли, голод сразу исчез, и наконец-то стихла боль, которая так долго терзала пустой желудок.
В конце узкого коридора дверь детской, разодранная, как лист бумаги, слетела с петель и теперь косо упиралась в стену.
Ветер трепал забрызганную красным легкую занавеску, окно было разбито.
В шестидесяти километрах…
Колеса пикапа Тынетегына то опасно скользили по льду, то утопали в снегу. Оси скрипели под тяжестью груза. Сзади лежали два еще теплых тюленя, прикрытые развевающимся на ветру брезентом. Кровь текла ручьем, оставляя на белом снегу яркий след. На приборной доске пластиковая фигурка таитянки в соломенном платье, с застывшей улыбкой и цветочным ожерельем, качнула бедрами и головой, когда Тынетегын ударил по тормозам при виде ребят из Госнадзора с винтовками через плечо
[57]. Он постучал изнутри по дверце, чтобы отошло примерзшее стекло, и все равно опустил его с трудом. В машину ворвался ледяной воздух, снаружи было минус пятнадцать.
– Амто, – поприветствовал он их.
– Амто, Тынетегын, – ответил один из патрульных, опустив одновременно оружие и меховой воротник.
– Как там ледник?
– Так себе. Становится все тоньше и тоньше! Животные не пройдут. Как и в прошлом году.
– А вы их видели? – спросил Тынетегын.
– Пятьдесят шесть новых голов идут к Рыркайпию. Сегодня утром пересчитал, в бинокль видел. И одиночки будут, конечно.
– Пятьдесят шесть белых медведей?
– Ага. Плюс двадцать вчерашних, скоро будет не меньше сотни. Лед на море не особо прочный, так что охотиться они не могут. Их надо накормить, пока не добрались до деревни
[58].
Патрульный бросил взгляд на груз Тынетегына.
– Но я смотрю, ты…
Резкий порыв ветра со снегом ослепил их и заглушил слова. Все закрыли лицо. Снег замел следы крови, вытекающей из задней части пикапа, затем снова закапало.
– Но я смотрю, ты уже подготовился, – повторил патрульный, повысив голос.
– Дом у нас стоит на отшибе, вы все время забываете его защитить. Приходится выкручиваться.
– Это моржи?
– Нет, тюлени.
– Тюлени нам тоже нужны.
Тынетегын на всякий случай сверился с навигатором и посмотрел на часы.
– Тут вы ничего не найдете, хотя, конечно, может и повезти. Их три года подряд истребляли на одном и том же месте. Сейчас они у берега Восточно-Сибирского моря, это день пути отсюда. Я вчера вечером выехал, чтобы этих забить.
Никто лучше Тынетегына не умел читать снег и дикую природу, но Госнадзору так и не удалось его завербовать.
Из машины вышел второй патрульный и ткнул пальцем в танцующую таитянку:
– Она, часом, не заблудилась? Гавайи далековато отсюда.
– Тихо ты, не спугни. Просто она еще не заметила разницу в температуре.
Тот же патрульный указал на ружье за спиной Тынетегына.
– Нам бы пригодился такой охотник, как ты. Дети боятся ходить в школу одни. Говорят, что в желудке медведя им не пригодится знание о столицах разных стран. Вчера их сопровождали полицейские.
Мороз не располагал к долгим беседам. Тынетегын, поняв, что дело серьезное, заверил, что завтра утром явится в здание Госнадзора с ружьем и проводит детей в школу. Он закрыл окно, проехал буквально метр, и силуэты патрульных исчезли в ледяном облаке.
Он ехал еще четыре часа. В километре от дома вылез из машины, обогнул ее, снял брезент, воткнул крюк в студенистую плоть и выгрузил тюленей, которые еще не успели окоченеть. С глухим стуком туши тяжело упали в снег. Уверенным движением он вскрыл им брюхо и глубоко погрузил руку в теплые внутренности.
Надо было кормить белых медведей. Кормить самых свирепых хищников на планете, как кормят с ложечки больного. Это был единственный способ держать их на безопасном расстоянии от жилищ, ведь, распробовав мясо человека, поняв, что люди беззащитны, они возвращались снова и снова. Чтобы насытить их, оставалось лишь раскладывать теплые туши вокруг деревень и надеяться, что в январе температура понизится, ледник станет прочнее и медведи смогут продолжить миграцию.
