Ксантипп выругался себе под нос, удивив друга. Прежде чем он смог придумать достойный ответ, по шеренгам пролетел приказ, и левое крыло было вынуждено остановиться. Более четырех тысяч стояли рядом с Мильтиадом, отстраненные от битвы, которая уже началась. Ксантипп промолчал. Дисциплина – это повиновение архонту, а значит, надо стоять и удерживать позицию. Доверие подразумевало принятие приказов того, кто назначен собранием их отдавать. Он подумал о жене. Что решила бы она? Агариста не понимала его почтения в отношении к старшим. Она сказала бы, что Мильтиад глупец и что он потратил семейное состояние на серебряные рудники во Фракии – рудники, которые были захвачены персидским царем.
Эпикл и Ксантипп в отчаянии смотрели, как греки под командованием Фемистокла и Аристида опустили копья и сомкнули щиты. Теперь «бессмертные» персы могли видеть людей из золота: шлемы, щиты, поножи под ними и копья, похожие на лес с железными листьями. Ксантипп уставился на Мильтиада, мысленно заклиная его отдать приказ присоединиться к атаке. В отсутствие Каллимаха пожилой архонт стоял так, словно наслаждался дебатами на агоре, слегка выставив ногу вперед, склонив набок голову и опираясь на копье. Его щит все еще был в руках раба.
Ксантипп велел себе подождать, набраться терпения. Приказ был ясен. Неподалеку платейцы хмуро наблюдали за происходящим, не понимая, почему они зашли так далеко только для того, чтобы стоять в стороне. Ксантипп должен был подчиниться или опозорить себя, свой дем и… свою жену. Агариста никогда не простила бы его, если бы он вернулся домой с позором. Это все, что он знал. Если бы выбор состоял в том, чтобы расстаться с жизнью с достоинством и уважением или оставить честь на поле боя, он знал – она предпочла бы, чтобы он умер. Он зарычал себе под нос, как зверь, – от бессилия и досады.
Глава 6
Фемистокл занял свое место в первой шеренге. Черно-белый гребень на шлеме выделял его в строю. Он подумывал надеть плащ-гиматий, как у спартанцев, хотя и другого цвета, но так и не решился, а потом, когда поступил призыв собраться, уже не успел и теперь сожалел об этом. Люди должны были видеть его; он понимал это всем своим существом. Чтобы надеяться когда-нибудь встать во главе Афин, нужно бросить жизнь на кон, как кость на доску. В этом вся правда. У него не было семейного богатства, как у Ксантиппа, он не мог сделать фетиш из бедности и непритязательности, как Аристид. Для этого Фемистокл слишком любил удовольствия!
Две армии сближались, и он слышал молитвы, произносимые нараспев негромкими голосами. Потом смолкли и они, воины сосредотачивались на равнении в строю. Фемистокл не мог удержаться, чтобы не бросить взгляд на странное сооружение, воздвигнутое в стороне от персидских войск. Это мог быть только их царь, позиция на возвышенности с крутым обрывом давала ему хороший обзор. Окружавшая царя охрана в тысячу воинов обеспечивала его неуязвимость. Попытка атаковать позицию открыла бы греческий фланг персидским «бессмертным». За происходящим на поле боя Дарий мог наблюдать, не рискуя собственной жизнью, как те толпы зрителей, что приходили посмотреть драмы в Театре Диониса в Афинах. Фемистокл презрительно скривил губы. В этот день царю досталась лишь роль наблюдателя. Игроками были они.
«Бессмертные» сжимали мечи, но Фемистокл видел, как они задергались и стали оглядываться, ожидая новых приказов, когда поняли, какая надвигается угроза. Опускаемые по команде длинные копья греков всегда внушали страх.
– Готовность, Леонтиды! – воззвал Фемистокл к своему племени и, оглянувшись, добавил: – Готовность, афиняне!
Они все были его народом. Не важно, что дядя жены Ксантиппа определил его в это племя. Он был афинянином! Мальчиком он бегал по улицам этого города и перепрыгивал через сточные канавы, которые переполнялись всякий раз, когда шел дождь. Раз или два он сам, поскользнувшись, падал в них. Фемистокл усмехнулся при этом воспоминании. Он готовил себя в течение многих лет, учился, на глазах становясь таким сильным и быстрым, что другие бледнели, видя его противником на бойцовском круге. Кулачный бой или борьба – ему было все равно. Он любил сражаться – и всего, чего достиг, достиг сам. Фемистокл почувствовал, как в нем поднимается гордость. Аристид умел сохранять достоинство и холодную логику. Ксантипп смог сохранить свое чувство превосходства, хотя и приобрел состояние через женитьбу. Фемистокл был новой Грецией – и в этот день стратегом наравне с ними. Он громко рассмеялся при этой мысли, и мужчины вокруг него ответили ухмылками.
– Посмотрите, как им страшно! – крикнул он. – Приготовьте копья! Эй, флейтисты!
Новый ритм, быстрый и злобный, нес копья в цель. Чудо века – влияние музыки на сердца и силу людей. Ревущая мелодия поднимала дух и направляла руку.
– Видите врага? Видите их страх? Тогда вперед, в атаку! – крикнул Фемистокл, оскалив зубы.
Стратеги подхватили его рев, и греческие гоплиты устремились вперед – бегом. Прежний ровный темп был отброшен. Стрелы пролетели над ними, так как лучники недооценили скорость движения фаланги.
Два войска столкнулись, и длинные копья пробили броню и плоть. Вырвав их, уже окровавленные, греки сомкнули щиты и взревели. Ударили барабаны. Взвыли флейты. И снова строй ощетинился копьями. «Бессмертные» пытались отбросить их в сторону, но железные листья все равно находили цель и безжалостно наносили удары, входя и выходя из плоти, снова и снова, и их было слишком много, чтобы увернуться.
Бойня была короткой и жестокой. Длинные копья-дори били с отчаянной силой. Удары наносили люди, умевшие находить цель не больше человеческого кулака и попадать в нее. Они ранили бедра, лица – все, что видели. Не каждый удар попадал туда, куда надо, но эти удары наносились в ритме, который задавали барабанщики и флейтисты. Широкие щиты греков частично перекрывались, образуя непроницаемую стену. Персы не видели в ней слабых мест, только шлемы с обрезанными гребнями, огромные щиты и бронзовые поножи под ними.
Защита «бессмертных» не справлялась с железными наконечниками копий, которые били, поворачивались, отступали и снова били. Персы отходили, истекали кровью или просто пытались найти место для противостояния атакующему их лесу копий.
Передышки им не было. Строй фаланги продвигался вперед, не давая врагу ни единого шанса перевести дух или контратаковать. Греки наседали, и если кто-то из них падал, его обходили и отправляли в тыл, а его место мгновенно занимал другой. Противостоять давлению фаланги было невозможно. Когда продвижение замедлилось, в передних шеренгах уже не могли замахнуться, чтобы нанести удар, так велико было давление щитов сзади. Идти дальше или упасть – другого выбора не было, и Фемистокл шел с ними.
– Держать строй! – внезапно крикнул он с недовольным видом.
Он ударил копьем под щит человека справа от себя, почувствовал сопротивление и дрожь, означавшие попадание в живую плоть. Хорошо. Понять, кто именно из персов получил рану, в этой толчее было невозможно. Первая шеренга двинулась дальше, а ранеными врагами занимались шедшие позади – выхватив кинжалы, греки перерезали глотки как мертвым, так и еще живым. Спастись, притворившись убитым, было невозможно – пощады не давали никому. Персы были захватчиками, пришедшими поработить Грецию.
