– Что? Что ты думал?
Ксантиппу Мильтиад напомнил бывшую любовницу, постоянно желавшую знать, какая мысль скрывается за каждой переменой выражения его лица.
– Я думал, мы не победим, – сказал он со вздохом. – Их было так много – и «бессмертные» не уступили бы на глазах у своего царя.
Он увидел, как Мильтиад облегченно выдохнул, как с выдохом ушло напряжение, и это было уже слишком. Ксантипп знал об опасностях, подстерегающих после интенсивной нагрузки. Он знал, что в гневе не стоит делать покупку, слишком напиваться или вытаскивать нож. Его кровь еще бурлила от ярости, как говаривали опытные наставники. Для некоторых мужчин лучшее, что можно сделать в таком состоянии, – это посидеть с верными друзьями и ничего не говорить, пока они не уснут и не проснутся снова. Но вместо этого его протащили через лагерь с больным коленом к Мильтиаду, который считал себя намного хитрее, чем был на самом деле.
– А еще я думал, что тебя купил персидский царь, – добавил Ксантипп.
Он мог проклинать себя в тот момент, когда произнес эти слова, но было слишком поздно. Мильтиад наблюдал за ним из-под темных бровей, и его руки борца напряглись. Ксантипп ощутил трепет страха и сделал следующий шаг, предпочитая не прослыть трусом в ту ночь. Пусть будет услышана правда, подумал он.
– Я вспомнил, что ты потерял семейное состояние на серебряных рудниках – во Фракии, кажется? И вот мы держались сзади, не вступая в бой, пока персы били Фемистокла и Аристида. Ты дал приказ стоять как раз тогда, когда мы были нужны им.
Он заставил себя прерваться. Теперь, произнесенные вслух, эти слова звучали так слабо.
Мильтиад, казалось, придерживался того же мнения, потому что улыбнулся и покачал головой:
– Я отдал эти приказы, когда нам понадобился резерв. Я придержал фланг, чтобы заманить вражеских лучников и пращников. Был ли я не прав? Разве мы не пережили этот день?
Ксантипп мог бы оставить все как есть. Он уже понял, почему Мильтиад позвал его, а затем отпустил своих рабов. Этот человек боялся обвинений. Он хотел знать, враг ли ему Ксантипп или он может вернуться в Афины героем. Возможно, Ксантипп, будь ему двадцать, нагнул бы голову и пошел напролом. Он продолжал считать, что перед ним предатель. В нем поднималась желчь, и излить ее всю он не мог.
– Этот день, Мильтиад, мы пережили потому, что я ослушался твоего приказа стоять. Люди последовали за мной, и мы атаковали лучников не по твоему приказу, а вопреки ему. Как же это может быть твоя победа?
Мильтиад снова покачал головой, и Ксантипп увидел злобу и ярость на его лице.
– Ты ошибаешься. Я держал резерв до нужного момента. Похоже, ты так и не услышал моего приказа атаковать. Может быть, мне стоит доложить собранию о твоем неповиновении в разгар битвы? Интересно, как семья твоей жены воспримет эту новость.
Ксантипп еще сильнее сжал копье и только тогда понял, что держит оружие. Точно такое оружие, каким в этот самый день он убивал людей. Он почувствовал, как нарастает гнев, и безжалостно подавил его. Обвинения ударили бы по ним обоим. Если его заставят поклясться честью, он не сможет отрицать, что нарушил приказ. И тогда никто не станет слушать его оправдания и утверждения, что это пошло на пользу делу. Собрание накажет его в пример другим. То же самое случится и с Мильтиадом. Слава его победы при Марафоне будет запятнана, если один из стратегов назовет его предателем.
Они могли бы уничтожить друг друга, если бы захотели. Оба понимали это, и, казалось, воздух между ними потрескивает от напряжения.
Гнев ушел, словно вода в песок, и на Ксантиппа снова навалилась усталость.
Он провел слишком много схваток, чтобы помнить каждую из них, в гимнасиях по всему городу и на частных площадках. Это был тяжелый и кровавый спорт, как и кулачные бои, которые ради поддержания физической формы предпочитали такие люди, как Фемистокл. А вот спартанцы ни ту ни другую дисциплину не практиковали, потому что каждый бой заканчивался капитуляцией одного участника. Спартанские учителя говорили, что не хотят приучать своих людей сдаваться, что сдача должна означать смерть. Ксантипп чувствовал, что эта философия ошибочна, хотя и восхищался ею. И все же он был афинянином. Он мог смириться с поражением – и ждать другого шанса.
– В разгар битвы путаница бывает большая. Может быть, я неверно истолковал твои намерения.
Голос прозвучал скрипуче, но в глазах Мильтиада мелькнуло облегчение. Ксантипп видел, как сильно ему нужна победа, – и победа была. Он с сожалением подумал, что, наверное, за справедливость следовало бы бороться усерднее. Но в ту ночь в воздухе пахло кровью и фенхелем, и у него просто не было ни сил, ни страсти для борьбы – только усталость и равнодушие.
– Я рад, что ты понимаешь, – сказал Мильтиад. – День был особенный. Мы – марафономахи, отныне и навсегда. Всякий раз, пробуя семена фенхеля, я буду думать об этом месте.
Ксантипп поклонился ему, оказывая честь, которой тот не заслуживал, и, прихрамывая, спустился по склону в лагерь, где уже храпели его друзья. Он не думал, что заснет, но заснул.
Глава 9
Гонец Фидиппид принес весть о победе накануне вечером, пробежав от Марафона до Афин вдоль побережья за рекордно короткий срок. Достигнув агоры, он воскликнул: «Возрадуйтесь, афиняне! Мы победили!» Потом сел на скамейку посреди ликующих горожан и потер грудь, как будто ему стало больно. Когда наконец сообразили принести вина, герой был мертв, его великое сердце остановилось.
Эта маленькая трагедия не могла омрачить торжество целого города. Когда колонна гоплитов появилась в поле зрения, ее встретили бегущие по дороге дети. Все население Афин вышло оказать почести победителям. Повсюду были женщины, украсившие себя цветами, готовые целовать возвращающихся воинов. По такому случаю рабам был предоставлен свободный день, и даже чужаки-метеки оторвались от работы посмотреть на бронзовых героев, добывших такую великую победу.
Интересно, думал Ксантипп, сколько восторженного народа сбежалось с холмов, когда стало известно, что гоплиты победили. Он видел поток людей и повозок, покидающих город, когда распространилась весть о высадке персов. Многие еще уходили, не подозревая, что воины Афин остановили вторжение и устранили угрозу.
Он проснулся рано, окоченев так, что не сразу смог сесть. Потом, несмотря на ощущения в теле, присоединился к молодым мужчинам в пробежках по берегу и простых упражнениях, чтобы размять ушибленные конечности. Удивительно, что, получив столько царапин и синяков, он ничего о них не помнил. Его грудь и правая рука были в ссадинах, а на бедрах виднелись странные отметины, как будто его царапали когтями. Ночь унесла из бухты половину тел, другие все еще покачивались на мелководье, придавленные тяжестью доспехов.
Запах становился сильнее, и Мильтиад заявил, что хоронить мертвых – работа не для гоплитов. Они свое дело сделали накануне. Рытьем могил, переписью оружия и ценностей могли заниматься сопровождающие и рабы, тащившие обозные тележки. Они-то бездельничали во время битвы.
